Сбор и использование информации о верующих при Сталине и Хрущеве *

 

Данное исследование базируется на архивных материалах Совета по делам Русской православной церкви и Совета по делам религиозных культов при СМ СССР и их Уполномоченных в Литве и Белоруссии за период с 1945 по 1984   г. Как известно, обоим Советам, сразу же после их создания в 1943–1944   гг., была поручена регистрация религиозных обществ и сбор определенного рода информации о них. Эта информация, собранная Советами и является объектом настоящего исследования. Меня, прежде всего, интересует, какой тип информации собирался в различные периоды государственно-церковных отношений, каким образом необходимая информация добывалась, и наконец, как она использовалась.

 

Тема эта представляет особый интерес, так как сбор информации для целей государства прекрасно отражает повседневную практику любой управленческой системы и, таким образом, раскрывает природу каждого государ-ства. Конечно же, в Советском Союзе вопрос сбора информации неотделим от проблемы преследования верующих. Таким образом, проблема сбора информации о верующих это и вопрос о том, насколько работники Советов были вовлечены в процесс преследования.

 

Для обработки источников я предварительно формализовала всю информацию, полученную из отчетов белорусских и литовских республикан-ских уполномоченных, создав таблицу с тремя колонками: в первую колонку я вносила дату отчета, во вторую – суть информации о верующих, и в третью – источник информации. Вот что получилось в результате.

 

Если брать за основу сбор информации, то можно выделить два периода, радикально отличающиеся друг от друга.

 

Первый начинается с новой сталинской религиозной политики 1943 г. и длится примерно по 1957 г. Сбор информации происходит осторожно, как бы наощупь. Руководство Советов не имеет жестко очерченной схемы ни в отношении количества информации, ни в отношении методов ее сбора. Цель сбора информации – охарактеризовать религиозную практику в целом: уполномоченные должны докладывать о посещаемости церквей, исполнении религиозных обрядов, праздновании больших религиозных праздников. Главное требование – использование исключительно легальных методов. Вот как об этом говорилось в документах Совета: «Состояние и деятельность церквей и религиозность следует изучать по Вашим наблюдениям и имеющимся у вас материалам: заявления верующих, беседы с посетителями, сведения финансовых органов об обложении налогом духовенства…Эти сведения не будут преувеличены, а, наоборот. Но для нас не важна их точность, а важно сравнить доходы церквей и духовенства, количество обрядов и треб с предыдущими годами и установить тенденцию роста или уменьшения. Запрашивать какие-либо сведения от духовенства и церковных органов об их доходах, обрядах, требах и т.п. Совет категорически запрещает. Вам необходимо проявить инициативу и уменье получить нужные сведения без этих запросов».

 

Рамки легальности методов достаточно жесткие: в 1948 г. за нарушение методов сбора информации уволен белорусский республиканский уполномоченный Совета по делам Русской православной церкви Меньков, а также двое его областных коллег. В связи со вскрывшимися данными обстоятельствами Председатель Совета по делам Русской православной церкви Г.Г. Карпов обращался к секретарю ЦК КП Белорусии Иовчуку, распоряжение которого и спровоцировало нарушение методов сбора информации, с требованием прекратить подобную практику. Он писал:

 

«По сообщению т. Менькова и т. Гудова (уполномоченный по Бобруйской области), последний по поручению Бобруйского горкома КПБ лично проверял книги записей треб в церкви в г. Бобруйске с целью наведения справок об определенных лицах, совершающих церковные требы. С этой целью второй секретарь Докшицкого райкома т. Скрипкин вместе с другим работником Севериным в феврале с.г. лично проводил обыск в квартире священника Гнездиловской церкви Старкевича (даже в отсутствие последнего), при этом забрал с собой церковную книгу записей треб.

 

Требование от духовенства и церковных органов официальным лицом тех или иных сведений и справок об отправлении религиозного культа гражданами противоречит ст. 124 Конституции СССР, обеспечивающей за всеми гражданами свободу совести и свободу отправления религиозного культа. Такого рода действия со стороны уполномоченного Совета являются нетактичными и подрывают его авторитет перед духовенством и церковными исполнительными органами, взаимоотношения с которыми определены Инструкцией.

 

Для проверки имеющихся сведений об отправлении религиозного культа членами партии не следует допускать обращений к духовенству и церковным органам со стороны уполномоченного, а использовать для этого другие возможности».

 

В этот период Советы не занимаются поиском персональной информации о верующих, за исключением строго ограниченного числа людей, а именно: священников и членов «двадцаток» и исполнительных органов. Сама процедура регистрации религиозных обществ и священников требует предоставления уполномоченным биографических данных на вышеперечис-ленных лиц. Священники заполняли стандартную «анкету на служителей культа», которая по форме напоминает личный листок по учету кадров советских работников. В качестве примера приведем одну из таких анкет священника Нацевича Станислава Карловича в селе Лоск Воложинского района Молодечненской области:

 

«Родился в 1892 г. в Минске, поляк, подданство – СССР, образование –высшее.

Окончил Виленский университет Стефана Батория, философско-богословский факультет, учился в 1925–32 гг.

Рукоположен в 1933 в Вильно митрополитом.

Послужной список:

1925 – духовная семинария в Пинске

1932 – Университет Стефана Батория в Вильно

1934 – викарий в Парадонкове

1935 – викарий в Ворнянах

1947 – настоятель в Лоске

Иностранные языки: слабо латынь и французский, хорошо – польский, русский, белорусский.

Служил в старой армии – 1914–1918

Находился на оккупированной территории, был настоятелем Римско-католического прихода в Лоске».

 

От членов двадцатки и исполнительных органов требовались менее подробные данные: фамилия, имя, отчество, год рождения, место жительства, место работы, судимость. В действительности, чаще всего списки двадцаток и церковных органов содержат только имя, фамилию и дату рождения.

 

Таким образом, можно сказать, что персональная информация в руках уполномоченных находится в строгой зависимости от иерархического положения человека: чем важнее пост, занимаемый человеком в церковной иерархии, тем подробнее касающаяся его информация. Но верно также и обратное – масса верующих находится в тени анонимности.

 

Информация циркулирует слабо между различными администрациями, репрессивный характер сталинского режима не ведет за собой размывание межадминистративных перегородок.

 

Так, формально с 1946 г. существовала возможность получения Советами детальной информации о религиозной практике через финансовые органы. В 1946 г. была уточнена процедура обложения налогом духовенства, последним рекомендовалось ведение приходно-расходных книг, на основе которых и заполнялась декларация о доходах. Можно предположить, что Советы, курировавшие вопросы связанные с налогообложением священников, могли бы настоять на получении от налоговых органов необходимой Советам информации. Однако этого не происходит, и Советы довольствуются крайне скупой информацией, добытой методом наблюдения или бесед с верующими.

 

Исключение составляет Уполномоченный Совета по делам религиоз-ных культов в Литве, который представляет подробные сведения о креще-ниях, браках и погребениях по каждому приходу, начиная с 1949 г. Однако и в этом случае, налоговые органы не являются источником информации, литовский уполномоченный сумел убедить местную церковную иерархию в необходимости предоставления ему этих данных.

 

Официально информационные отчеты уполномоченных должны были распространяться исключительно по трем каналам: областные и республиканские ЦК партии, совмин и руководство Советов в Москве. Хранению документов Советов придавалось большое значение и многочисленные письма из Москвы напоминали необходимость сохранения строгой секретности хранимой уполномоченными информации. Одним из принципиальных вопросов в этой связи является сотрудничество Советов с органами НКВД-НКГБ. Казалось бы, здесь все ясно: первоначально прове-дение новой религиозной политики планировалось оставить за Наркоматом государственной безопасности и даже если эта идея была отклонена, на руководящие должности Советов в Москве и в союзных республиках были назначены сотрудники НКВД. Председатель Совета по делам Русской православной церкви Г.Г. Карпов, деятельность которого на сегодня наиболее изучена, в момент своего назначения на должность возглавлял 4-й отдел III-го, Секретно-политического Управления (СПУ) НКГБ СССР в звании полков-ника госбезопасности.

 

Однако при подробном изучении республиканских архивов взаимо-отношения между Советами и НКВД-НКГБ не столь очевидны. Официально уполномоченные никогда не посылали какие-либо отчеты в НКВД-НКГБ, ни одна письменная инструкция из Москвы не отсылала уполномоченных к какому-либо сотрудническтву с этими органами. Точно также и архивы НКВД-НКГБ, в частности, наблюдательные и следственные дела, хранимые в литовских архивах КГБ, в которых мне удалось поработать, показывают полное отсутствие использования этими службами материалов Советов.

 

Тогда как Совет по делам религиозных культов прилагает массу усилий, чтобы легализовать, зарегистрировать имеющихся священников, литовский НКГБ работает в этот период по тематике «националистическое подполье», и духовенство, в основном католическое, изучается с целью его предполагаемой (после реабилитации многих из них, можно сказать сфабрикованной) причастности к этому движению. Уполномоченные Советов даже не были в курсе о производимых арестах священников. К примеру, в 1946 г. уполномоченный по Латвийской ССР В.Я. Шешкен, который выбрал поощрительную тактику по отношению к духовенству, жаловался на то, что не получал из соответствующих органов сведений о контрреволюционной деятельности католиков и очень удивлялся арестам ксендзов, которых до этого ни в чем не мог заподозрить.

 

Исследование репрессий в послевоенной Прибалтике показывает, что массовые аресты священников в Литве, как и других категорий граждан, производились по спискам, составленным уже в 1940 г. на основе захваченных архивов и в этот смысле НКГБ не нуждался в информации Советов.

 

Кроме того, если первые уполномоченные Советов назначались на должность из числа сотрудников НКВД, то в 1947–1948 гг. их сменили, по крайней мере в Литве и Белоруссии, «хозяйственники» и партийные кадры. Одновременно надо заметить, что уполномоченные, как бывшие сотрудники НКВД, так и все остальные, по разному относились к религии, к священникам и к верующим и это, конечно же, накладывало отпечаток на методы их работы. Если вышеназванный Меньков, бывший агент НКВД, усердствовал в сборе информации, поощряя нелегальные методы ее сбора (за что и был уволен), его литовский коллега Галявичус, также бывший агент, действовал с исключительной осторожностью, противясь ускоренной регистрации католи-ческих приходов как того требовало руководство Совета, вел длительные споры по юридическим деталям регистрации и налогообложения. Единственный документ, адрессованный Гайлявичусом в МГБ – передача ходатай-ства жителей одной литовской деревни об освобождении их приходского священника арестованного НКВД. Такое предельно корректное отношение со священниками и верующими может показаться удивительным, особенно если посмотреть его биографию:

 

«Гайлявичус Альфонсас Антанович, родился в г. Рига Латвийской ССР в 1910 г. По национальности литовец, социальное положение – служащий, член партии с 1929 г., образование среднее. В войсках белых правительств не служил, в оппозиции не участвовал, колебаний не имел, в других партиях не состоял, партвзысканий не имел.

Работа:

1924–1928 – батрак у кулаков и помещиков в Биржайской волости, Биржайского уезда, Литва

1928–1930 – рабочий шосейно-канало-строительных работ в Биржайской волости

1930–1934 – политзаключенный в Шауляйской тюрьме, Литва

1934–1935 – инструктор подпольного комитета КПб Литвы

1935–1940 – политзаключенный в Каунасской тюрьме

1940–1941– начальник 3-го спецотдела МГБ Литвы

1941–1943 – находился в распоряжении управления МГБ СССР

1943–1944 – на спецработе в тылу врага на оккупированной территории Литвы

1944–1948 – Уполномоченный Совета по делам религиозных культов при Совмине Литвы».

После увольнения с должности уполномоченного, Гайлявичус был назначен зам. министра МГБ Литвы по кадрам, сделав таким образом быструю карьеру (мы не знаем, к сожалению, подробности его жизни и карьеры после 1948 г.).

 

Как видно из его биографии, в момент назначения на должность уполномоченного Гайлявичус – молодой сотрудник НКГБ без стажа управленческой работы и без высшего образования. Однако необходимо учитывать тот факт, что он практически все время находился на территории Литвы и, значит, хорошо знал местную жизнь, и, в частности, вес Католической церкви в литовском обществе. Именно это, как кажется, и заставляло его вести переговоры и противиться резкому давлению на католическую иерархию.

 

В противоположность ему, следующий уполномоченный Совета Пушинис, пришедший с должности председетеля горисполкома г. Каунаса, в период с 1948 по 1949 гг. направлял в МГБ доносы на священников. Более того, как видно из документов, Пушинис часто обсуждал вопросы, связанные с деятельностью Совета с зам. министра МГБ Мартывичусом. Иногда эта «двойка» принимала абсолютно абсурдные решения, например, о женитьбе 50-ти католических священников или – о перенесении всех религиозных праздников на воскресенье. Однако отношения эти, как видно, скорее личные, нежели служебные, досаточно скоро испортились, и Пушинис занял противо-положную позицию, а, именно, начал критиковать действия МГБ и налоговых органов и защищать законность в отношении верующих и священнослу-жителей.

 

Профессиональная карьера Пушиниса не имеет ничего общего с карьерой Гайлявичуса. О чем свидетельствуют данные из его личного дела:

 

«Пушинис Бронислав Иванович, 1888 г.р., член партии с 1919 г, литовец, образование среднее (7 классов мариямпольской гимназии)

Работа:

1912–1915 – бухгалтер потребительского общества, г. Ионишкис, Шауляйский уезд

1915–1918 – инструктор всероссийского земского союза, г. Минск

1918–1921 – инструктор потребсоюза, г. Каунас

1821–1924 – политзаключенный. В Каунасской каторжной тюрьме

1924–1926 – политссыльный, г. Алитус, Литва

1926–1927 – профработник комитета единства профсоюзов, г. Каунас

1927–1931 – на партийной работе в Германии

1931–1936 – инструктор МСПО, г. Москва

1936–1937 – инструктор Таганского РК ВКПб, г. Москва

1937–1938 – зав. парткабинетом фабрики москвошвей, г. Москва

1938–1940 – экономист-бухгалтер Таганского райпромтреста, г. Москва

1940–1940 –  ответственный редактор лит. отдела всесоюзного радио-комитета, г. Москва

1940–1941 – уполномоченный наркомзема по Литве

1941–1941 – нарком земледелия

1941–1942 – в распоряжении СНК Литвы

1942–1944 – уполномоченный СНК Литвы по Омской и Свердловской областям

1944–1945 – председатель Вильнюсского горисполкома

1945–1948 – директор республиканской школы советских работников».

 

Назначенный на должность уполномоченного Совета в 1948 г. Пушинис оставался на этом посту вплоть до ухода на пенсию в 1957 г. Таким образом, Пушинис, в противоположность Гайлявичусу, опытный специалист, с большим опытом руководящей работы становится уполномоченным Совета в 60 лет. Однако, несмотря на эти преимущества, он достаточно плохо руководит работой Совета и вызывает множество нареканий. В первые годы он слабо понимает специфику работы уполномоченного, и слабо знает литовское общество, духовенство для него – в первую очередь вражественный лагерь, а поскольку у самого у него достаточно ограниченные возможности для борьбы, он обращается за помощью в МГБ. Но вместе с тем отметим. что в очень короткий период Пушинис накапливает опыт работы в Совете и меняет свою позицию как к религиозному миру, так и к МГБ.

 

Подводя итог этому периоду, можно отметить, что репрессии против священников являлись монополией НКВД-НКГБ. Уполномоченные Советов, за редким исключением, в этом не участвовали. Советы пользовались достаточной независимостью от партии и НКВД-НКГБ и боролись за соблюдение законности в отношении верующих. Уполномоченные были достаточно смелы и индивидуальны в своих высказываниях: в отчетах ярко прослеживается личный характер каждого уполномоченного.

 

Второй период начинается с новой атаки на верующих и проходит под флагом борьбы с религиозными предрассудками, заявленной в очередной программе партии. Отныне Советы должны участвовать в выполнении « величайшей задачи современности – создание человека будущего», свободного от религиозных пережитков.

 

Этот период характеризуется единой для всего Советского союза схемой и стремлением к полной и исчерпывающей информации. Уполно-моченные должны теперь собирать данные о количестве религиозных обрядов в абсолютно всех церквах. Их общее количество отныне необходимо сопоставлять с количеством зарегистрированных ЗАГСами актов для выведения процента крешения, религиозного бракосочетания и погребения. Статистическая форма отчетности становится единой для всего Советского союза.

 

Если раньше акцент делался на коллективах, то теперь в центре внимания верующие в индивидуальном порядке. Система регистрации религиозных обрядов позволяет их идентификацию. Для установления контроля за деятельностью духовенства и изучения состояния обрядности с 1 июня 1962 г. в каждой церкви вводятся «книги учета обрядности», ведение которых поручено отныне не священникам, а исполнительным церковным органам. Отныне исполнительные церковные органы до совершения обряда должны записать фамилию, имя и отчество совершающих обряд, место их работы или учебы, а также место жительства; для крещения детей требуются аналогичные данные и на крестных родителей. После этой процедуры и оплаты обряда, исполнительный орган выдает квитанцию, на основе которой священик получает право совершить обряд. Система таким образом тонко продумана и внешние рамки легальности соблюдены. Председатель Совета по делам религиозных культов В.А. Куроедов объяснил своим подчиненным, что «наличие квитанционных книжек даст возможность уполномоченным Совета, работникам райисполкомов периодически знакомиться с ними и использовать содержащиеся в них данные для информации.

 

Цель подобной операции ясна, как объясняет уполномоченный по Минской области Логвиненко в одном из отчетов: «За ведением книг учета религиозных обрядов преследовалась цель использования этих записей партийными и советскими органами при организации антирелигиозной пропаганды и, в частности, для индивидуальной работы с верующими. О наличии такого учета мною ориентированы все советские и партийные органы области. Следует отметить, что многие партийные комитеты проявляют интерес к указанному учету обрядности и умело используют его в своей работе. В частности парткомы районов… через финансовые органы и местные советы, периодически берут книги учета обрядности, анализируют их, организуют нужную работу вокруг некоторых лиц исполняющих религиозные обряды».

 

Как видно из этого отчета, персональная информация о верующих с легкостью циркулирует между различными инстанциями: партийными комитетами, финорганами и местными советскими органами. Уполномочен-ные также участвуют в распространении подобной информации. Среди документов архивов Совета за 1960–70 гг. находятся многочисленные письма уполномоченных в парткомитеты со списком коммунистов и комсомольцев, участвовавших в религиозных обрядах. Советы, таким образом, теряют свою автономность и во многом становятся орудием в руках партии в борьбе с религией.

 

Эта система индивидуального контроля за жизнью верующих укрепляется созданием «общественных комиссий содействия», в работе которых участвовал актив района, области. Благодаря своей численности, в одной Минской области в 1963 г. существовало 218 комиссий с общим количеством членов 1244 человек, комиссии могли проверить все церкви и все книги учета обрядов. Надо отметить, что, прежде всего, членов комиссий интересовали коммунисты, комсомольцы и советские работники, совершив-шие религиозные обряды, т.   е. та категория людей, на которых возможно оказание морального и партийно-дисциплинарного давления.

 

При описанной системе, массовые репрессии против верующих и священников отсутствуют, но массовое наблюдение за населением играет устрашающую роль. Важно также подчеркнуть фальшь подобной системы, так как реальная опасность для верующих невелика. Власть, организуя несколько показательных отчислений из университета или взысканий по партийной линии, как бы «играет» в наказание; население же «как бы боится», все больше отказываясь от публичного выражения своих религиозных убеждений.

 

Почему такие неожиданные результаты, почему получается, что при Сталине процесс сбора информации кажется демократичнее, чем при Хрущеве? Конечно, можно все объяснить очевидностью изменения в официальной церковной политике. Однако этого явно не достаточно, так как речь, как мы видели, идет не об одной управленческой структуре Советов, но о нескольких структурах сразу и об их взаимодействии между собой. Такое различие в двух системах сбора информации при Сталине и Хрущеве обусловлено многими факторами. Наиболее значимыми из них, помимо изменения церковной политики советского государства, являются Вторая мировая война, разруха, нехватка материальных и «человеческих» средств, которые она за собой повлекла. В этих условиях, с малоквалифицированным персоналом было трудно наладить сбор информации. Необходимо также учитывать дополнительные трудности: советская власть в Западной Белоруссии и в Прибалтике была установлена достачно поздно, в 1939 и 1940 гг., и «возвращение» в Советский союз после немецкой оккупации этих территорий сопровождалось массовыми репрессиями. В 1950-х гг., ситуация гораздо стабильнее, управленческий аппрат более профессионален и Советы накопили значительный опыт во взаимоотношениях с духовенством и верующими. Кроме того, со смертью Сталина происходит глубинная трансформация структуры власти. Монополия силовых структур на насилие при Сталине, которая в некоторой степени позволяет другим институтам власти заниматься «чистым» управлением, сменяется недоверием к КГБ и намеренным его ослаблением. На первый план выдвигается идея «отмирания государства» и формирования народного самоуправления». Активность масс и система поощрений сменяют сталинскую структуру репрессий, как механизма подчинения общества.

 

 

А. Г. Лапатнева (Франция)