Начало 

 

In the light of the unknown still sources talented Russian philosopher of the spiritual renovation I.A.Iljin (1883—1954) appears with new and new facets. Publishing at the first below Iljin's letters from Germany, Switzerland and Austria to his maecenases couple Nadezda (Russian by birth) and Karel Kramař to Prague once again confirm the convincing of the contemporary historiosophy that Iljin is the most sensible and profound (also in political respect) Russian thinker of the present.

Discovered by about 40 Iljin's letters in the Archives of the National Museum (Prague) in the fund of K.Kramař help heighly successfully also to render the Iljin's image as an intellectual, as a tireless staunch fighter for the democratic ideals, and,at least, as a man from the capital letter. Also are splendid Iljin's sketches about picturesque places in West Europe (from which his correspondence was send to Prague) and his discription of everyday humdrum of life.

But the chief thing — Ilin's letters help to deep the exist notions about the general condition of the Russian emigration in Europe and this Iljin's characteristic is valuable because it was done from inside emigration. Expatriated from the country in 1922 by bolsheviks he as nobody else shared and deeply felt on himself the fate of all Russian emigration.

 

Глубокоуважаемая Надежда Николаевна!

Сегодня пришел чек, который оказался на гораздо большую сумму, чем Вы обещали первоначально (10-12). Спасибо Вам! Мне дорого Ваше отношение, и именно потому мне так легко принять Вашу помощь. Самым основным желаниям моим и Наталии Николаевны соответствует и Ваше желание, чтобы как можно больше из этой суммы сберечь для издания одной из моих книг. И я сделаю для этого все возможное.

Я был особенно тронут тем, что Вы позвонили мне из Праги. И очень надеюсь, что мне удалось убедить Вас в ненужности героических мер. Будьте уверены — я выгребу и наверстаю все потерянное. Беды нет; на этот раз ее и не будет. А обязательства, лежащие на мне здесь (русские, национальные), таковы, что только тяжелое заболевание могло бы изменить мое решение. Но тогда это был бы с моей стороны уже не поступок, а бедственное состояние.

Я получил милое письмо от Василия Сергеевича по общим вопросам и на днях отвечу ему.

Собираюсь в Прагу, но не ранее января—февраля.

Целую Ваши ручки и крепко, крепко благодарю Вас. Наталия Николаевна шлет Вам привет.

 

Ваш И.Ильин.

1929.XI.25.

Как я был бы рад увидеть Карела Петровича и побеседовать с ним!

ANM 2 5 1048

 

Глубокоуважаемая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за письмо. Нет, какая уж там «строгость» была по телефону... Был испуг, моментами почти отчаяние, что я не сумею Вас по телефону отговорить и потом поставлю и Вас, и себя в трудное и неверное положение. Только всего. А движение Вашей души мне было глубоко трогательно и дорого! У меня совсем нет того чувства, что кто-нибудь обо мне думает и заботится (не считая, конечно, Наталии Николаевны); а у меня бывают периоды, когда до смерти хотелось бы не заботиться совсем, а думать только о главном, о чем сейчас почти никто не думает, но о чем (по совести говоря) я бы мог сказать и написать не мертвые и не избитые слова... Но об этом надо не писать, а говорить лично.

Я не хочу приезжать в Прагу во время Вашего отсутствия. До Рождества я связан здешними лекциями. Если Вы уедете в первые же дни января, то я буду ждать Вашего возвращения. Если же Вы думаете отбыть после седьмого января, то я бы мог приехать в первые же дни января, прочесть две лекции. Разрешите мне передать решение вопроса в зависимости от этого в Ваши руки. И дайте от себя указание В.С.[2], как быть. Я чувствую себя настолько лучше, что к началу января рассчитываю быть просто цветущим юношей.

В.С. я пишу одновременно, ни словом не упоминая о моем приезде.

Посылаю Вам ту речь, которую я говорил в прошлом году по всей Германии. Если бы Вы видели, в какой благоговейной тишине ее прослушивали тысячи людей и с каким подъемом они расходились, Вы, наверное, испытали бы то чувство национального удовлетворения, которое обычно испытывал я. В общем ее прослушали около 40.000, из них 14.000 в одном Берлине.

Одновременно я посылаю экземпляр Карелу Петровичу и пишу ему, что если бы он признал целесообразным издать ее по-чешски, то я немедленно передал бы ему право на это. Но это, конечно, исключительно вопрос целесообразности и полезности для антикоммунистической пропаганды в Чехии.

Целую Ваши ручки и остаюсь душевно Вам преданный

И.Ильин.

1929.XII.8.

ANM 2 5 1049

 

Глубокоуважаемая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за хорошее письмо. Если бы не Ваша приписка на последней странице, что «решение принято» — я бы непременно отложил приезд до Вашего полного выздоровления... Потому уже, что у меня в душе такое чувство, что Вы одна только меня и зовете; а другие сами не знают, чего хотят. Это видно уже из того, что они отклонили предложенную мною тему: я хотел говорить о главном, о священном; о том, для чего только и жить-то стоит. И уже, кажется, можно было довериться мне, что пустяков не предложу и глупостей не навяжу. Нет — не нужно!! Подавай им какую-то там «инструкцию» — которая им совершенно не нужна и которую они все равно соблюдать не будут. У меня после этого письма от В.С. было даже два дня решение: ехать без всяких докладов — ну их! — только, чтобы с Вами повидаться. Но перечитал Ваше письмо — и решил, что такой приезд мог бы быть Вам неприятен...

Везу Вам хорошее средство, испробованное, многолетнее — после гриппа и при всяком утомлении незаменимое и нисколько — ни вот на эстолько не возбуждающее.

Целую Ваши ручки. Выезжаю 3 утром.

И еду с горьким чувством, что русская эмиграция главного не видит, не чует, и даже не желает...

 

1930.II.28.

ANM 2 5 1050

 

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

После моего пасхального письма, отправленного 22 апреля, я не раз уже собирался написать Вам, но не доходили руки; все время бьюсь над срочным и неотложным. Чувствую себя так утомленным, как бывал только при большевиках в советской стране, да разве еще в 1926 году после зарубежного съезда. Ввиду этого и по совету врача мы решили ускорить наш отъезд на лето из Берлина и начать лето раньше. Надеюсь, что мне удастся завершить перед отъездом несколько дел, висящих над душою, и тем самым создать себе возможность отдыха.

В апреле я выпустил Р.К. №9 в обычном виде. После долгих размышлений я решил выпустить №10, а может быть, и №11 — в ином виде (капитала хватит); а именно целая книжка может состоять из моих и только из моих писаний — будет ли это собрание статей или самостоятельное и отдельное произведение. Пусть это называется по-прежнему Р.К. и имеет очередной номер; а содержание будет из одного пера, а не из нескольких. Может быть, это будет соответствовать более и Вашему желанию.

К сожалению, Вы меня совсем забыли и я «порос травой забвенья». С тех пор, что я был в Праге, я не имею от Вас ни строчки и даже от брата не могу добиться сведений о Вас и о Вашем здоровье.

Вспомните и отзовитесь!

Наталия Николаевна шлет Вам привет, а я целую Ваши ручки. Кланяюсь Карелу Петровичу и приветствую его.

Душевно Ваш

И.И.

1930.V.18.

ANM 2 5 1052

  

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Вот уже неделя, что я здесь живу в дремоте. Весь день полдуши спит, хотя сплю ночью 10 часов и днем два часа. Утомление и горы (1200м.). Ваше милое письмо — мог ли я понять его неверно? Конечно нет. Не думайте об этом! Но если я действительно в чем-нибудь нуждаюсь — то в беззаботном покое. И с тихим отчаянием думаю о том, что, может быть, его не будет до самой могилы.

Как бесконечно я устал от людской злобы и пошлости; и неискренности. Стряпают, стряпают — и все личное, и все интриги. А о России нашей и о том, что там делается — даже и думать страшно. Поистине есть от чего сделаться мизантропом в наши дни.

Расспросите брата о том, как Кр.[3] ездил на меня жаловаться; и какие события ожидаются в Румынии; вообще он Вам кое-что порасскажет.

А тем временем я весь июнь бился с фурункулезом, который делается у меня от переутомления. Еле доконал его. И сейчас предаюсь отдохновительной прострации.

Передайте мой привет Карелу Петровичу. А Нат. Ник. шлет привет Вам.

Целую Ваши ручки и нежно чувствую Вашу заботу обо мне.

1930.VII.3.

ANM 2 5 1056

Адрес: Schweiz. Beatenberg. Hôtel Schönegg.

 

 Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Как долго я не имел о Вас известий! Ася совсем не пишет; брат пишет очень редко, и то только тогда, когда его разбудишь как-нибудь очень категорическим письмом... Но вот, слава Богу, пришло в марте письмо с хорошими вестями о Вашем здоровье! А тут еще весна идет, конец долгой и томительной зимы. Пускают ли Вас в сад? Зацветает ли у Вас что-нибудь? Напишите мне хоть две—три строчки!

А у нас тут все трудно и томительно. Как устал я жить среди чужих людей, борясь с их гибельными, тупыми и злыми воззрениями! Иногда устаешь так, что кажется — устал вообще жить, и что ни мыслей, ни радостей вообще больше не будет, и что весь Запад обречен на провал и порабощение. К сожалению, писать об этом трудно; да и кому напишешь? В какую небесную канцелярию подашь жалобу? И опять смолкаешь и зажимаешь все в себе...

Был я в Риге; говорил семь раз в восемь дней — все по-русски. Это было очень утомительно для тела, но утешительно и отдохновительно для души. Прием был очень хороший, аудитория всегда была полна; все — вплоть до личной охраны — было превосходно организовано. Даже еврейская газета «Сегодня» не решалась ругать.

Милая и хорошая Надежда Николаевна! Пришлите мне Ваш портрет, который Вам самой больше нравится. А если Вы не уверены, какой лучше, то пришлите два! За это я Вам пришлю мои новые снимки, сделанные в Риге. А кроме того, мысленно поцелую обе ручки Ваши.

Хочу печатать Колокол в Риге; там можно получить совсем  льготные условия. А деньги я еще не все растратил. Но в исполнение Вашего указания, хочу печатать только свое.

Наталия Николаевна шлет Вам душевный привет. А я прошу Вас передать такой же привет от меня Карелу Петровичу.

Душевно Вас любящий

И.И.

1931.III.28

Berlin-Westend. Bayern Allee.5

ANM 2 5 1057

  

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за Ваше милое, ласковое письмо! Каждую строчку его я передумал и перечувствовал вместе с Вами. Как страшна жизнь, работа и болезнь без Бога, и какой покой дает живое осязание Его, чувство — что я в Его руке и в Его воле. Не постигаю, как живут люди без этого... Без Бога — мир есть вихрь, несущийся из темноты в темноту, из пропасти в яму. Я бы не вынес этого и один месяц. Бремя борьбы совсем не снимается этим с нас, но результаты и последствия наших напряжений остаются в Его охране, а сами мы в Его любви и силе. Я несколько раз молился за Вас во время Вашей болезни: «помоги, не отнимай».

В первой половине марта я читал четыре лекции в Риге и два закрытых доклада. Атмосфера создалась очень горячая; там люди русские чувствуют себя на своей исконной земле, не эмигрантами, а оседлыми. В Париже я имел в конце апреля три публичные выступления и одно закрытое; русские люди в Париже старые, резиновые, неинтересующиеся, со скептической усмешечкой, не загораются, или только с большим трудом. Атмосфера разогрелась только с третьей лекции. А меня ничто так не утомляет, как холодный, резиновый упор безразличной аудитории. Эти мертвые токи чувствуешь уже через 10—15 минут — бессилие своего огня, бесплодность своего порыва... Чувствуешь себя не факелом, а головешкой, чадящей в болоте и в мокрых водорослях. Это трудно, больно — и потом тревожно.

В Париже меня одолели посетители — иногда начиналось до 9 утра, время расклевали по часам, ни поесть как следует, ни отдохнуть; еле успел взять обратную визу и билеты. И главное: большинство обращалось ни с чем — так, впечатления, придет и сидит, пересиживая других. И все-таки времени не хватило и остались обиженные. Зато видел друзей — Метнера,[4] Рахманинова,[5] Шмелева,[6] Ремизова.[7] 

После долгих и трудных разговоров договорился с Гукасовым[8]: я буду писать в Возрождении, а он обязался печатать все, что пришлю, без изменений и оттяжек. Гонорар нарочно выговорил себе небольшой, чтобы быть морально более независимым. Я предупредил его, что если редакция или зложелательные сотрудники вроде Маковского начнут что-нибудь черкать, то я немедленно прекращу сотрудничество. Мои друзья уже давно настаивали на таком соглашении, но я откладывал — чтобы позатянулся болезненный конфликт между Струве[9] и Гукасовым, да и времени надо было дать созреть в самой редакции. Посмотрим, что из этого выйдет.

Лето у нас еще под вопросом по многим причинам. Очень надеюсь к осени подготовить два номера «Колокола». Спасибо Вам тысячу раз за поддержку и одобрение.

Наталия Николаевна шлет Вам привет. А я целую Ваши ручки и всегда помню Вас. Передайте мой привет Карелу Петровичу.

Душевно Ваш И.Ильин.

1931.V.10.

ANM 2 5 1058

  

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Только вчера мы осели, и я спешу написать Вам, чтобы поблагодарить Вас за гостеприимство в Праге и за сердечное внимание. И еще за шоколад, который мы получили уже на пути домой от догнавшего нас Йозефа: целое обилие, мы до сих пор утешаемся им от вкусовых превратностей путешествия.

Я очень радуюсь тому, что  мы к Вам заехали. Я видел Вас ясною, бодрою и на пути к полному выздоровлению: никогда не забуду наш единственный полонез, который я мог протанцевать с Вами по Вашему огромному залу. Будьте уверены, что Вы постепенно забудете о Вашей бывшей болезни.

Мы устроились на Траунском озере в Гмундене. У нас две хорошие комнаты и большой крытый балкон в сад и с видом на озеро и на горы. Было бы совсем хорошо, если бы не было автомобилей. Питаемся в соседнем ресторане. Когда автомобили не орут и не фырчат, то слышны одни птички и иногда плеск воды в озере. Хорошо! И дешевле всех пансионов.

Мы оба шлем душевный привет Вам и Карелу Петровичу. Целую Ваши ручки и сажусь учиться.

Ваш И.Ильин.

1931.VII.9.

ANM 2 5 1060

Oesterreich. Gmunden im Salzkammergut. Kaltbruner Str.1.

 

 Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Очень хочется иметь весть от Вас, как Вы поживаете? Как проходит лето? Доволен ли Вами доктор? Были ли Вы в Высоком?

Мы провели четыре недели в Гмундене (Salzkammergut), а с августа уехали в Швейцарию, в горы, на Фирвальдштетском озере. К сожалению, погода плохая: барометры разучились подниматься, дождь льет, туманы и холод. Солнца мы видели мало. Хотя и говорят, что так во всей Европе, но это плохое утешение...

Настроение у меня утомленное и пасмурное. Душа хочет больше всего покоя и творческого сосредоточения; а дела и заботы рвут все на куски. Время идет и личность, переутомленная, чувствует себя растрачиваемою. Но довольно об этом.

Наталия Николаевна шлет Вам привет, а я целую Ваши ручки. Передайте от нас обоих привет Карелу Петровичу.

Ваш И.И.

1931.VIII.22.

ANM 2 5 1061

Schweiz. Burgenstock. Hôtel Waldheim.

 

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за хорошее и ласковое письмо. О болезни Карела Петровича я узнал еще раньше от В.С. и был ею очень огорчен. Он, как остров, как твердыня и оплот; я чувствую в нем русскую душу и русскую волю; он как бы представитель России в Чехии; и я молю Бога, чтобы Он поставил его опять на ноги. Медицина слаба во всем, где начинается нервное утомление, нервное напряжение и соотв. заболевание. Если бы я лечил Карела Петровича, я устроил бы ему прежде всего и больше всего нервно-душевный покой, полную «выпряжку», созерцательное безразличие, слияние с природной тишиной. Нервные мускулы (так сказать) должны распуститься и отдохнуть; вся жизнь — в воле и в борьбе; в нечеловеческом напряжении и, что труднее всего, в огромном самообладании. При нервном утомлении ничто так не помогает, как биоцитин; это не лекарство, а просто нервная субстанция, питание нервных волокон. Я имел от биоцитина удивительную поддержку и облегчение; а прописал его мне Руднев, наш московский хирург, который с 1921 года практикует в Берлине (без разрешения) и делает форменные чудеса. Немцы, гордые и все презирающие (особенно все русское) — давали о нем и его операциях такие отзывы, что я только торжествующе посвистывал ... Впрочем, я глубоко убежден в том, что каждый человек сам себе главный врач; доктора только «прелагатели», а законодательствует инстинкт самого больного.

Я убежден еще в том, что Вы поправитесь совершенно; совсем свободна станет и ходьба. Нервный центр имеет замечательную и таинственную способность восстанавливать все свои функции, а хождение — самая простая из них. Единственно, что очень важно, это чтобы у Вас самой была твердая уверенность в победе. Сомнения, мнительность, пессимизм просто мешают исцелению.

Пишу Вам из Австрии, где мы с Наталией Николаевной находимся с 7 мая. Мой грипп, начавшийся 9 января, тянулся и тянулся; температура не поднималась выше 37,6, но и опускаться не хотела. В феврале опытный легочный врач определил катар легочных верхушек. И конечно — прописал «покой», «питание» и сидение дома. С тех пор четыре месяца я полулежал у себя на квартире, усиленно питался (кефир, апельсинный сок, жиры и etc), прибавлял в весе и, главное, при помощи особых внутренних упражнений совершенно отделался от моей вечной мнительности и уныния, которое сопровождало у меня всегда все болезни. Катар не углублялся; температура остановила свой диапазон и начала медленно снижаться. Оставалось еще уехать в более теплый и сухой климат. Сначала с этой возможностью обстояло слабо, тем более, что Русский Научный Институт, дававший мне 50% моего бюджета, перестал платить, а заработок от публичных лекций пресекся вследствие болезни. Все было смутно и проблематично: болезнь насела на безденежье и еще усилила его. Потом все понемногу разъяснилось и устроилось. Вы читали или по крайней мере видели мою брошюру «Яд большевизма».[10] Мне удалось выпустить ее по-немецки. Прусский центр лютеранской церкви (Evangelischer Oberkirchenrat) купил ее в количестве 7200 экземпляров и разослал ее всем лютеранским священникам с предписанием продумать и усвоить; так же поступила и Гессен-Кассельская консистория. К этому присоединилось еще несколько аналогичных литературных успехов, для меня неожиданных, ибо Вы знаете, что я в стране моего жительства «гребу против течения». Это сразу поставило мое лечение, а немножко и меня, на ноги: и материально, и морально — утешение и удовлетворение. Ведь мало кто подозревает, до какой степени трудна и неблагодарна моя работа в чужой стране, тем более, что мой тон остается всегда национально независимым, а отбросы русской эмиграции кишат предателями и клеветниками.

Словом — я сейчас в Каринтии на Wörtersee. Здесь «ветреный остров» — т.е. ветра почти не бывает; сухо, тепло, легкий воздух, высота небольшая (460м) и очень солнечно. У нас две комнаты, на юг, свой отдельный балкон; обед и ужин в ресторане (хорошо и обильно). Кофе дома, свой. И я совершенно уверен в том, что за лето поправлюсь. Катар начинает затихать. Жить же в дальнейшем придется исключительно литературной работой. И помимо этого осенью надеюсь выпустить (в Риге, там дешевле) — одну или две книжки Колокола.

Вот и все мои сообщения. Я нарочно не писал Вам о моих делах, чтобы зря не огорчать Вас. И Василию Сергеевичу запретил рассказывать Вам. А теперь пишу потому, что все утряслось и понемногу налаживается.

Наталия Николаевна провела в возне со мною очень трудную зиму. Квартира была плохая, без солнца, без всяких удобств; было угрюмо, утомительно и томительно. Выехала она из Берлина настолько переутомленная, что страшно было смотреть. Но теперь отдохнула, и я надеюсь «реставрировать» ее вполне. Ехать через Прагу нам было невозможно: это грозило увеличить и без того невозможные валютно-девизные затруднения — ведь теперь так: где граница, там запреты; «злые» люди — все-таки стряпают свои делишки, а «добрым» людям — затруднение и тревога.

Мы оба шлем сердечные приветы Вам и Карелу Петровичу.

Храни Вас Господь!

Целую Ваши ручки и остаюсь преданный Вам

Ваш И.И.

1932.V.19.

ANM 2 5 1062-1063.

Адрес: Oesterreich. Velden am Wörtersee. Villa Sintschnig.

 

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Давно не писал Вам, потому что июнь и июль проболел и, зная, и бесконечно ценя Ваше отношение ко мне, не хотел огорчать Вас (и
В.С.-у потому не писал, чтобы он как-нибудь Вам не рассказал). Но теперь я выкарабкиваюсь, все опасное и мучительное за плечами, и я могу написать Вам.

Буря налетела на меня в начале июня, по-видимому, без всяких причин и поводов. Вдруг начались мигрени (каждая мучительная и на несколько дней); совершенно расстроилась работа сердца и желудка, стала опять подниматься температура. Полный упадок сил телесных и душевных, угнетенность, боли в солнечном сплетении и такие явления в сердце, что я минутами считал, что доживаю последние миги. Доктор мне ничего путного сказать не мог, ни диагноза, ни лекарства. В три недели я потерял 6 кило в весе, осунулся и измучался. Списался с моим другом, цюрихским врачом и в самом начале июля еле добрался в два дня до Цюриха.

Тут меня обследовали в университетской клинике всеми способами: просвечивали рентгеном легкие; также и желудок, причем заставили пить непрозрачную жидкость барий; исследовали кровь и все прочее; сердце; даже сделали рентгеновские снимки со всех зубов — нет ли где скрытого нагноения. Три дня возились. Признали: процесс катарральный в легких закончился благополучно — легкие здоровы сверху донизу; желудок совершенно здоров; сердце органических недостатков не имеет; никаких гнойников, язв, болезней органических нет. Но есть бурный нейроз сердца и желудка, от 15-летней беспощадно-напряженной работы. Доктора прямо говорили — удивляться надо не тому, что эдакое стряслось, а тому, как долго нервы выдерживали и выдержали. По существу же надо не трепаться, а терпеть и выдерживать; пройдет само — неизвестно когда. Впрочем, тут же указали мне на новый, безобидный, но дорогой способ лечения, который помогает и вылечивает. После серьезных колебаний и затруднений — я решился прибегнуть к нему, и он мне помог. Не знаю еще, как я вылезу из образовавшейся долговой ямы. Много и долго колебался я — и все-таки решил обратиться к Вам с такой просьбой: не разрешите ли Вы мне воспользоваться ввиду такой беды хотя бы некоторой частью тех Колокольных сумм, которые у меня имеются еще благодаря Вашей помощи и которые я берегу для новых двух книжек Рус. Кол. Я всего остатка ни за что не истрачу; без Вашего согласия и прямого распоряжения вообще не трону ни копейки. Но если бы Вы разрешили мне частично израсходовать деньги не прямо на «Колокол», но на лечение заболевания «пономаря» — то мне было бы от этого большое, чрезвычайное облегчение. Не могу скрыть от Вас, что мне очень тягостно просить об этом; я долго колебался, прежде чем написал это письмо. И потому очень прошу Вас — не рассказывайте другим об этой моей просьбе и оставьте это письмо между нами!!

Напишите мне! Как проходит у Вас лето? Чувствуете ли Вы себя бодрее? Как здоровье Карела Петровича? Всякому словечку Вашему буду рад. А у меня вся опора была, конечно, в Наталии Николаевне, которая не теряла ни бодрости, ни спокойствия и одним этим уже поддерживала и меня. Она шлет Вам теплый привет и пожелания. А мы оба шлем привет Карелу Петровичу. Да пошлет Господь Вам и ему здоровья!

Почтительнейше целую Ваши ручки и остаюсь, как всегда, душевно Ваш

И.Ильин.

1932.VIII.9.

ANM 2 5 1064

Адрес: Schweiz. Zürich. Hôtel Sonnenberg.

 

 Дорогая Надежда Николаевна!

Только вчера писал Вам, а вечером пришло подробное письмо от Ивана Сергеевича Шмелева с полным рецептом и адресом.

Это средство выработано русскими врачами в Париже, в качестве ихней Specialité. Фирма их называется Stella. Аптека: Pharmacie de la Néva. Адрес: Laboratoires «Stella». L.Danzel, Dr. en Pharmacie, I, rue Daru, Paris, 8.

Стоит флакон 15 франц. франков. Принимается лекарство сначала по 3 раза в день, столовая ложка на полстакана воды; дня через 3—4 по два раза в день. Все средства, входящие в него мне известны и в прежние времена прописывались в других комбинациях. Обратите внимание на слова «Médication antispasmodique et antinerveuse». Я был бы счастлив, если бы доктор Ваш это одобрил и оно помогло бы.

Rigi. Целую Ваши ручки. Рецепт выписываю отдельно.

Ваш И.И.

1932.VIII.19.

ANM 2 5 1065-66

Буду сам принимать. Уж очень у меня все еще неустойчивое самочувствие.[11] 

  

Дорогая Надежда Николаевна,

Не сразу ответила на Ваше письмо, потому что забыла нужное Вам стихотворение А.Толстого. Теперь навела справку и записываю его для Вас по изданию Стасюлевича.

Вот оно:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж с плеча!

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир, так пир горой!

 

Те строки, которые Вы забыли, наименее удачны. Лучшие — две первые и две последние. Может быть, как раз они и украсят фризы Вашей комнаты.

Надеюсь, что невольное запоздание не повредит Вашим планам и не задержит работу декоратора.

Мы живем здесь среди дикой горной природы. Ледяной воздух и горячее солнце. Здоровье И.А. поправляется очень медленно: при нервных заболеваниях всегда надо очень много терпения.

Сердечный привет Вам и Карелу Петровичу от нас обоих.

Н.Ильина.

ANM 2 5 1067-1068

 

 

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Подходит Новый год и наше православное Рождество, и мы оба, Наталия Николаевна и я, шлем Вам и Карелу Петровичу наш сердечный привет, поздравление и пожелание здоровья и духовной радости. Вспомните нас и отзовитесь письмецом. Надеюсь, у Вас в Праге так не холодно, морозно и ясно, как здесь; и Вы гуляете. Для меня нет ничего томительнее, как долгое сиденье без воздуха: и тело, и душа начинают томиться, как бы задыхаются и слабеют.

Жизнь у нас в этом году трудная. Русский Научный Институт окончательно без денег. Издательства ничего не печатают; безработица захватила все поля моего заработка. К тому же мой сердечный нейроз от времени до времени трясет меня за тело и за душу; наводит испуг и уныние. Надеюсь, что это не так долго еще продлится. Но в общем я иногда ощущаю чрезвычайные жизненные утомления.

Не браните меня поэтому за то, что мало пишу...

Целую Ваши милые ручки и остаюсь

преданный Вам И.А.Ильин

1932.XII.30.

ANM 2 5 1069

Berlin-Wilmersdorf. Sodener Str. 36

 

Христос Воскресе!

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Поздравляю Вас и Карела Петровича от Наталии Николаевны и от себя со светлым праздником, желаю Вам духовной радости и телесного здоровья и целую Ваши ручки. Давно уже не писал Вам и от Вас давно не имел вестей. Зато постоянно Вас помню и хотя бы при каждой статье моей думаю, дойдет ли она до Вас и прочтете ли Вы ее. Писать же о себе не хотелось. Жизнь в этом году особенно трудна во всех отношениях: и материально (я «безработный интеллигент»), и нервно (нейроз мой не прошел еще окончательно и при всякой неприятности дает о себе знать), и политически. «Жаловаться» не хотелось; чувствуешь себя какой-то сорвавшейся лодкой, несомой по течению; или вернее — человеком, который из любви и чувства чести продолжает бороться до конца, уповая, что в силу каких-то высших законов усилия его все же не пропадут даром... Чувствую, как никогда (впрочем, 5 лет в Москве при коммунистах это чувство было еще сильнее), что без Бога и жить совсем не стоило бы. Но довольно обо мне. Обещаю Вам, что, как только мои дела пойдут лучше (а это не исключено), я немедленно напишу Вам.

А теперь буду ждать вестей от Вас. Напишите мне о себе все, что можно и что я могу сердцем почуять издали. Прежде всего о Вашем здоровье и духовном самочувствии? Как здоровье Карела Петровича? Я постоянно читаю его статьи по-русски.

Мне немало радости и утешения доставила недавно вышедшая книжка Шмелева «Лето Господне». Вышла в Белграде.[12] «Издательская комиссия» Кр.Наталjе ул. броj 33. Чудесно! Вся наша православная замоскворецкая Москва и с нею Россия — за круглый год в праздниках. А потом его же новый роман (не напечатан еще! в рукописи!) «Няня из Москвы». Если бы я жил в Праге, я бы к Вам часто приходил и читал такие вещи Вам вслух...

Еще раз целую Ваши ручки и прошу Вас вспомнить меня и откликнуться.

 

Душевно Вам преданный И.А.Ильин.

Страстная Суббота перед Заутреней.

1933.IV.15.

ANM 2 5 1069-1070

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

От Наталии Николаевны и от себя поздравляю Вас и Карела Петровича с наступившим новым годом и с наступающим Рождеством Христовым и от души желаю Вам того же самого, чего мы желаем себе самим. Сжалится же Господь однажды над нашей Россией и возродит ее хотя бы ценою новых мук!..

Мы живы и здоровы. Живем очень тихо и скромно. Я заканчиваю новую книгу, которая, если она будет удачной и все планы осуществятся, появится, вероятно, на нескольких языках. Летний отдых был у нас короткий и беспокойный. Зимний сезон начали в конце сентября в неотдохнувшем виде. Никаких дальнейших неприятностей мне, по-видимому, не предстоит. Свое основное служение же я продолжаю как «стойкий оловянный солдатик»...

Очень давно не имел от Вас ни строчки. Потому и сам молчал. Был бы счастлив узнать от Вас непосредственно о Вашем самочувствии и о здоровье Карела Петровича.

Душевно Ваш

И.А.Ильин

1934.I.5.

ANM 2 5 1071

Berlin-Wilmersdorf.Soldener. Str.36.

 

 Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Мы получили оба Ваши письма, спасибо за них! Они оба согреты таким внутренним — и духовным, и сердечным — огнем, что чтение их образовало прямо оазис в жизни. Я храню Ваши письма все и только что привел их в порядок за все годы. Почти каждый день мысленно разговаривал с Вами, а временами обращался непосредственно к К.П.; статьи его, обращенные к королю Александру, читал со слезами на глазах. Но мир не слушает, не слышит — у меня иногда такое чувство, что задохнусь от человеческой глупости, пошлости и подлости... Эти статьи К.П. — были полны такого истинно пророческого пафоса, что я испытал их, как исторические и вдохновенные свыше. Я, конечно, говорил со всеми знакомыми докторами, — но они в одно слово: надо видеть страдающего — заглазное «помогание» было бы шарлатанством. Nervus trigelminus очень злая вещь, мы ее знаем. А врачи кроме Helonida (общеизвестное средство — Helonida antineuralgica) ничего прописать не могли.

Не браните меня за долгое молчание. Вспомните, пожалуйста, что у нас в России называли «независящие обстоятельства»; и вот эти обстоятельства играют в стране, где я живу, совершенно исключительную роль. Я не волен над ними; они проникают во всю жизнь и заставляют быть крайне осторожным. Дня не было за последние месяцы, чтобы я не вспомнил о Вас с чувством благодарной преданности и утешенности; и пишу Вам об этом потому, что чувствую, что это сообщение утешит Вас.

Вспомните, пожалуйста, стихотворение Пушкина «Предчувствие» — оно начинается так «Снова тучи надо мною...» Я скандирую его про себя почти каждый день.

«Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?»

Но не «презренье к судьбе» владеет мною, а уверенность в том, что Он опять извлечет меня из рва львиного, как извлекал доселе. Мы только оба до крайности утомлены этой вечной, бесконечной передрягой, которая каждый раз оказывается неоконченной и начинающейся сначала. Думаешь — ну вот: «пере-дрягнула» «пере-дряга» и пройдет; ан нет — оказывается, что это все еще была «не-до-дряга». Невольно вспоминаешь пять лет, проведенные в другом месте. И по-прежнему сердце полно непоколебимой уверенностью, что ни чести, ни совести, ни верности не уступлю ни на йоту. Лучше сожгу все корабли; и опрокину стол; и уйду. Ибо перед этими святынями — все тлен. Знаете, когда русский человек купается — перекрестился и бухает вниз. Только что приехавший оттуда говорил мне, что это так и теперь делается в России — официальное безбожие не мешает перекреститься, бросаясь в воду. Вот так и я собираюсь делать, только без «официального безбожия»»; а наоборот, крепко вцепившись в данный мне край Ризы Божией.

Я отправляю Вам это письмо с верной оказией из другой страны. Когда будете мне писать, не подписывайте Вашей фамилии: я узнаю Ваше письмо и за сто верст, и по одним инициалам, и без всякой подписи. И еще: не расспрашивайте меня в письме ни о каких подробностях моих дел; многое может быть рассказано только устно, при личном свидании. Весь вопрос в том, как сделать, чтобы оно состоялось? Самое простое и желанное было бы получить из Вашей страны визу и приехать нарочно к Вам на пару дней повидаться. И я давно, еще ранней весной, сделал бы это, если бы не оголтелая нищета, владеющая мною в этом году. Квартира и стол поглощают все; приработков нет, иностранцев выжимают отовсюду. Уволили и меня с 1 августа. Забота одна, чтобы как-нибудь продержаться, пока судьба не подведет другого коня; я и не сомневаюсь, что подведет, но сроки долги и неопределенны. Каждый день все может исправить, хотя бы в скудном размере; и каждый день может не принести ничего. Не огорчайтесь этим и не заботьтесь — ведь я прожил эдак уже пять лет там — да и здесь эдакое бывало 25 раз. Главное — вести верную и достойную линию, а остальное приложится; так было у меня всю жизнь; так останется и до конца. И все-таки, с какою же радостью я отвел бы душу в беседах с Вами и с К.П.!

Главное: напишите мне поскорее хоть десять строк о себе и о нем. О здоровье; и о том, где Вы, на какие сроки; когда Вы будете в Праге? Какие у Вас планы, — чтобы я хоть что-нибудь мог сообразить и вообразить — и учесть при всякой возможной перемене судьбы.

Писал В.С-у — недавно; ответа не было.

С радостью видел, что К.П. упоминал меня; к сожалению, только из другой газеты; а оригинала статьи по-чешски здесь достать не удалось! Я очень жалел об этом. И очень тронуло меня, что Вы в этом участвовали.

Не откладывайте! Напишите мне, хоть совсем коротко, но поскорее.

Жена напишет Вам сама на этих днях. Целую Ваши ручки.

Господь да сохранит Вас обоих!

Ваш Верный и Прежний.

1934.25.VII.

ANM 2 5 1072-1073

  

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

От всей души поздравляем Вас и К.П. с новым годом и желаем Вам обоим полного выздоровления и больших душевных радостей. Дай Боже! Дай Боже!! Люди, приезжающие оттуда и обозревающие большой круг явлений, передают: «Ныне происходящее есть проявление того движения, которое начало разрастаться еще в 1931 году и которое несмотря на строгие меры приведет к освобождению страны». Это, конечно, о России. Один пробывший там несколько лет (в Омске) добавляет: «Я почти всегда пребываю мысленно в этой великолепной стране с ее неисчерпаемыми возможностями и ее глубоко чувствующими людьми, которые в то же время выказывают такое героическое терпение». Это письмо из Вены, от иностранца, знающего русский язык и пробывшего 3 года в стране и несколько месяцев в тюрьме.

У меня и сейчас еще звучит в ушах и в душе Ваш последний вопрос, на который я не дал прямого ответа. Вот он. Мы оба чрезвычайно неизбалованны, простые и тихие. Первая забота наша, чтобы мы никого не стесняли. Занимать нас и заниматься с нами абсолютно не надо. Когда уборка комнат не висит над душой, то мы или читаем, или пишем, или гуляем. Само собой разумеется, что с радостью беседуем с друзьями. Вот и все.

Посудите сами. Приехали мы сюда очень усталые — с запущенным питанием, не спавшие давно как следует, утомленные двухмесячною трепкою. Сели у себя дома, никому не звонили по телефону, убирали квартирку, мыли полы и окна, посуду, чистили и выколачивали и рано ложились спать, поздно вставали и регулярно питались. У меня есть и прокатное пианино.

Только через несколько дней мы опомнились, но и первые приятели, видевшие меня, говорили, что я худ и бледен. А деревенская тишина — просто спасение...

Отсюда писал брату, но он ни слова не ответил. Пишу новую книгу в 8 глав: о вере, свободе, совести, семье, родине, правосознании, государстве и частной собственности. О восьми китах, коими спасемся!

Дошли ли до Вас мои последние статьи в газете?

С нежною благодарностью целую Ваши ручки и низко кланяюсь К.П. Жена шлет самые сердечные приветы.

Ваш душевно

Такой-то

1935.I.12.

На днях вышлю книгу новую.

ANM 2 5 1074

  

Глубокоуважаемый и дорогой Карел Петрович!

Мой брат передал Вам книгу. Я ручаюсь Вам за научную точность ее содержания и думаю, что она может и должна сослужить серьезную службу. Размышляя о том, как лучше ее использовать, я пришел к следующим выводам, которые позвольте изложить Вам в виде двух предложений:

1) Первое предложение. Я напишу такую же, новую, страниц в 60—80 (4—5 печатных листов), для перевода и издания у Вас. В ней я использую все существенное: и в общем смысле, и применительно к Вашей стране. Выйдет крепкий и неопровержимый экстракт. Издать ее можно было бы под настоящей фамилией или под любым псевдонимом, в зависимости от политической целесообразности. В силу цитатных трудностей — было бы гораздо легче написать и прислать текст на том же языке, на котором написана большая книга.

2) Второе предложение. Книгу можно было бы использовать для Вашей газеты. Я предложил бы тогда, чтобы редакция заказала бы мне самому изложить такие-то главы, во стольких-то фельетонах, каждый по столько-то строчек, на таком-то языке, к такому-то сроку. Эти фельетоны были бы написаны уже по-газетному, живее, ударнее. Конечно, все было бы сделано очень корректно и с тактом. В редакции осталось бы только перевести на надлежащий язык, которым я, увы, еще не владею. Подпись — любая.

Может быть, такие формы были бы наиболее целесообразными.

К сожалению, ввиду моего очень трудного и напряженного положения, я не мог бы сделать это без гонорара.

Целую ручки Надежды Николаевны.

Душевно Ваш

И.

1935.III.17.

ANM 2 5 1075

  

Христос Воскресе,

глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Мы оба шлем Вам и К.П. наше поздравление к светлому празднику и желаем Вам здоровья и исполнения всех Ваших желаний. Да поможет нам всем Господь!

Пасху мы встретили грустно. В духоту и толкотню и сквозняки нашей нецерковной залы я не решился взять Наталию Николаевну, а идти без нее не захотел. Остались без заутрени; и радио у нас тоже нет. Вообще здоровье Нат. Ник. меня тревожит; у нее длительная хрипота, которую доктора объяснить не умеют; температура нормальная, вес хороший, анализ крови удовлетворительный. Один доктор пугает крепкими страхами, от которых у меня сердце останавливается. Другой успокаивает — что в основе нервная перенапряженность и утомление. Нервы действительно подвергаются испытанию с 1917 года; а ныне особенно — ввиду той операции, которую надо мной проделывают: оклеветание, лишение права на труд и выживание. И это все было бы не так тягостно; но «выжиться» «просто» нельзя, надо куда-нибудь «вжиться». Уйти же из жизни совсем по доброй воле нетрудно, при нынешнем состоянии химии и техники; но мы оба настолько сильно и ясно видим в делах нашей жизни Перст Божий, что об этом и не думаем. Однако я постоянно вижу себя вынужденным вспоминать судьбу Joba.[13] Только моя жена никогда не скажет мне «похули Бога и умри», как сказала жена Joba.

Вспоминаю еще один миг моей жизни. Летом 1918 года жили мы под Москвою у друзей в имении. Меня только что арестовывали второй раз и выпустили через 3 дня. Вдруг покушение на Ленина, и я получаю условную телеграмму, что надо тотчас скрыться. Решили обождать до ночи. Ночью в три часа на полустанке подали поезд дальнего следования, весь состоящий из «теплушек», т.е. попросту товарных вагонов, до отказа набитых мешочниками и простонародьем. Мрак; остановка 1 минута; я бегаю от вагона к вагону, умоляя дать мне хоть как-нибудь втиснуться. В каждом вагоне стена людей — глухая, мрачная, злобная, — или не отвечают, или отругиваются. Оставаться тоже нельзя. Поезд трогается. Я вскакиваю на подножку, хватаюсь за поручни и повисаю на руках. В таком положении Нат. Ник. видела меня в последнюю секунду. Ветер раздувает пальто, поезд прибавлял ходу, а я, стиснув зубы, про себя молился, чтобы не стало мне дурно, и чтобы не сшиб меня придорожный столб. Через 10 минут — большая станция — кондуктор смилостивился и пустил меня за 20 рублей в служебное отделение...

Вот этот миг моей жизни я часто вспоминаю за последние месяцы: «вагоны» переполнены — и люди никуда не пускают и не хотят пустить. Напротив. Есть в разных местах организации, которые еще несколько лет тому назад выспрашивали у меня, как надо лучше повести борьбу с коммунистами и коммунизмом, давая понять, что непременно привлекут меня; а теперь — пытаются осуществить это сами, без меня, и я только стороной узнаю об этом, потому что они сами, т.е. их руководители, скрывают это от меня.

Я не думаю, я не смею думать, что Господь меня забыл и предоставит мне умереть здесь где-нибудь под забором, в клевете и унижениях. Слишком уж ясно было мне в жизни не раз, что он меня к чему-то иному готовил и, как это ни нескромно звучит, для чего-то иного не отдавал меня людям на растерзание. Невольно вспоминаешь А.К.Толстого:

Господь, меня готовя к бою,

Любовь и гнев вложил мне в грудь,

И мне десницею святою

Он указал правдивый путь,

Одушевил могучим словом,

Вдохнул мне в сердце много сил...

И ведь только я один и Наталия Николаевна — мы знаем одни, что я, в сущности говоря, еще не начинался. Все главное, что я должен и призван выговорить, еще не видало света; все только еще в черновых рукописях или отрывках и конспектах... Не кинет Он меня такого на бессильное умирание. Но Вы поймете, что бывают часы, когда и эта надежда колеблется или исчезает, и тогда уныние владеет мною всецело.

Простите мне грустное письмо, но дружба в жизни существует не для скрывания и не для притворства.

Наталия Николаевна шлет Вам душевный привет, а я почтительнейше целую Ваши ручки.

Ваш И.

1935.IV.23.

ANM 2 5 1076

  

Дорогая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за весточку от третьего мая, хотя и не собственноручную. Пожалуйста, спросите Вашего доктора о нижеследующем средстве для глаз.

Это средство старое. Мой дед, доктор медицины, применял его в своей семье. Я пользуюсь им с детства. Наталия Николаевна относилась сначала к нему недоверчиво; теперь его очень ценит. Оно предназначено специально для укрепления и поддержания утомленных глаз. Пахнет очень вкусно анисом. Применяется так. Берется одна чайная ложка эссенции и пять чайных ложек кипяченой воды. Смешивается. В этом разводе, который может стоять в особом пузырьке много недель, намачивается ватка, и ваткой надо обтереть глаз снаружи — веко, уголки, бровь, немножко лоб, под глазом; и потом оставить ватку на глазу, полежать минут пять. Надо делать это перед сном, на ночь, в темноте. Если щиплет — значит глаз утомлен; это действует лекарство. После трех, четырех обтираний таких глаза становятся в работе неузнаваемы — помогает удивительно. Можно опять «забыть» про глаза, что это я ими смотрю.

Последнее письмо от Вас я имел в последних числах марта. Вы писали его три дня, и последняя приписка была помечена 25/III. После этого я не имел от Вас ни слова. Если Вы писали еще 4 апреля, то это письмо до меня, увы, не дошло.

У Наталии Николаевны все еще хрипота, которая меня очень беспокоит. Я здоров. Изо всех сил добываю себе честный и независимый литературный заработок. Думаю, что Господь поможет.

Нат. Ник. шлет Вам душевный привет, а я целую Ваши ручки.

Ваш И.

1935.V.15.

ANM 2 5 1077.

Посылаю Вам хорошую русскую девочку[14], она идет от светлой заутрени!

 

Дорогой Вася!

Получил твое милое письмо и спешу ответить. Мы бы с удовольствием провели в Высоком июль месяц (на август и сентябрь у нас более южный маршрут). Но беспокоит нас та молниеносность решения, которую ты требуешь. Дело в том, что мы очень мало или вовсе ничего не знаем о Высоком в смысле климатическом и бытовом.

1. На каком склоне оно лежит и в каких горах? Хребет, который ты назвал, я не нашел на карте (самой подробной). Опыт убедил нас, что южный склон в горах целителен, а северный вреден. Защищено ли Высокое от северо-восточных ветров?

2. Чтобы сочетать отдых с хорошей работой, необходимо удачно разрешить вопрос помещения и стола.

Удачное разрешение первого вопроса предполагает две комнаты, тихие, солнечные, где можно было бы уединиться; лучше несколько дороже, чем много хуже!!

По вопросу о столе — самим готовить немыслимо — это был бы не отдых, а беда. Ходить куда-нибудь далеко по летнему солнцу — тоже беда. Маленькая кухмистерская на маргарине — тоже беда.

Но какие же пожелания в данном случае можно выдвигать — ведь мы и представления не имеем о том, что такое Высокое — город, курорт, деревня, дачи?! Очень темно и неопределенно. Пансионы? Отели? Рестораны? Курзалы? Вокзалы?

Потом еще вопрос о ценах: сколь там все дорого или дешево? Сколько могут стоить там две хорошие комнаты с балконом? Какой волчий бюджет на две персоны надо иметь, чтобы хорошо спать и вволю есть?!

И ты, ради Бога, все это доложи Надежде Николаевне и отпиши мне с низким поклоном и любовью. А то, знаешь, брат ты мой ученый, не сверзиться бы...

Хорошо бы так. А виза?!

Кланяемся Вам и всему Вашему военному и квартирмейстерскому Совету; и ждем известия.

Твой любимый брат

Иоанн.

(Это клякса! Mille pardons!).

Рус. Кол. просит монет за №7!!!!...

ANM 2 5 1078.

 

 Милая и дорогая Надежда Николаевна!

Спасибо Вам за хорошее и за все. Отвечаю Вам, не откладывая. Нервная икота, от которой страдает бедный Карел Петрович, была и у меня около двух месяцев, но в слабой степени. Она объясняется неврозом желудка и, по-видимому, переутомлением солнечного сплетения. Солнечное сплетение есть центр симпатической нервной системы (второй главный нервный центр организма); оно расположено за желудком, между ним и спинным хребтом; доктора никогда еще не добирались до него хирургически, плохо его знают и лечить его почти не умеют. А между тем именно оно вызывает расстройство желудка, пищеварения и невроз желудочный. Оно болело у меня тупой, мучительной свинцовой болью почти два месяца подряд. Теперь редко.

К сожалению, я совершенно не могу рекомендовать Вам для Карела Петровича того способа лечения, которому я подверг себя. Он — этот способ — очень мучителен, пожалуй, мучительнее самой болезни, и советовать его Карелу Петровичу было бы просто неблагоразумно. Ему нужен покой и то, что немцы называют «Entspannung»,[15] т.е. обратное нервному напряжению, как бы отпущение, или развязывание, или расслабление нервной системы, перетянутой за всю его героическую жизненную борьбу. Нервный покой. Писал мне недавно Иван Сергеевич Шмелев — настоящий нервный мученик, о средстве французском, которое ему прописал русский доктор из русской аптеки в Париже. Он писал о настоящей чудесной успокоительной помощи, которую ему доставило это средство. Оно называется Rob-Nerval, стоит 15 фр. пузырек.

Выписываю Вам его рецепт на отдельном листке. Я хочу выписать его себе. Он пишет, что принимает его три раза в день перед едой по столовой ложке. «Через три дня, — пишет он, — Наталия Николаевна найдет, что И.А. стал прелестное дитя, милое, послушное, умное, смотрящее на мир благостно...» и т.д. Может быть, Вы покажете этот рецепт доктору Карела Петровича?

Знаю, до какой степени при всякой нервной болезни важен «опти-мизм», важно не поддаваться ей. Это главное лечение. Этим неподдаванием, душевно-духовным осиливанием невроза я и занят был во все время болезни. Но не для «оптимизма» пишу Вам, а просто в силу уверенности, что Ваша нога будет служить Вам по-прежнему и с полной самостоятельностью. Только не предавайтесь унынию: именно оно мешает организму поправить дело. Уныние внутренне, незаметно как бы шепчет организму: «Не сладишь! Не выправишься! Куда тебе?! Не можешь! И бороться нечего!» — а его это ослабляет, ему это мешает... Ему необходимо бессознательное одобрение — и он сделает чудеса. То, что организм может сделать сам «через себя самого» (это выражение Аристотеля), не сделают никакие доктора и никакие лекарства. Сам организм — и есть ходячее чудо Божие, которого многие маловеры все ждут в виде эффектного фокуса. Надо только прислушиваться к организму — чего ему хочется и чего ему не хочется. И идти навстречу, не выдумывая и, главное, не настаивая на том, что ему неприятно. Клянусь Вам, что мудрейшие из русских докторов, особенно наши московские светила, именно это считают самым главным...

Мы оба тронуты Вашим милым приветом Наталии Николаевне. Ее нужно видеть в жизни, в трагические минуты, в опасности; с ней надо говорить о главном, о Боге, о жизни, об искусстве... Ее духовная сила неисчерпаема. Я всю жизнь (вот уже 26 лет, что мы женаты) учился у ней этой силе духа. Именно: русская, до конца, до неумолимости. Спасибо Вам за то, что Вы ее почуяли издали. А при случайных встречах она, к сожалению, очень замкнута...

Пишу Вам с Риги: гора в 1600 метров на Фирвальдштетском озере. Горизонт необъятный; солнце жгучее. Все почти «слишком». Но мое лечение состоит не в том, чтобы «беречься» и «потакать», а в том, чтобы «не поддаваться», «выносить» и «закаляться». А за отсутствием преувеличений следит жена.

С нежным чувством целую Ваши ручки и шлю привет Карелу Петровичу. Наталия Николаевна тоже шлет привет Вам и ему.

Душевно Ваш И.И.

Адреc Цюрихский: (перешлют, я слежу).

Schweiz. Zürich. Hôtel Sonnenberg.

Или же сюда: Schweiz. Rigi-Kaltbad. Hôtel Rigi-Staffel.

К сожалению, рецепт свой Шмелев прислал мне по-дилетантски; боюсь напутать. Сначала добуду лекарство.

ANM 2 5 1079-1080.

  

Глубокоуважаемая и дорогая Надежда Николаевна!

Я душою понимаю Ваше настроение и думаю, что я испытывал бы в Вашем положении то же самое. Та чрезвычайная чуткость и деликатность, с которою написано Ваше письмо, меня глубоко трогает; но еще более меня трогает Ваше живое и глубокое сочувствие моему жизненному служению. У меня так мало радостей от него и, напротив, так много неприятного и опасного, что идущие от Вас лучи меня просто утешают.

Я не верю в то, что жизнь строится случайностями. Не случайно (хотя и неожиданно) мне были даны в жизни эти лучи, от Вас идущие; не случайна была и их внешняя форма выражения. Все такие события я воспринимаю в плане религиозном. Тот всеблагой перст, который я столько раз благодарно и трепетно осязал в моей жизни, лучше ведает, что мне нужно и чего мне не нужно. Как могу я роптать? Я твердо знаю и двадцать раз проверил одно: когда я служу из последних сил и до последних сил, то остальное Он всегда устраивал на путях неожиданных для меня и незаслуженно милостивых.

Не огорчайтесь за Колокол. Во-первых, у меня еще есть (отложено и сохранено) на одну книжку. А во-вторых, Ему виднее, нужен ли мой журнал.

Строг суд божий над Россией! Но нам ли отчаиваться? Ведь это Божий суд! Я боюсь, что над Европой суд будет еще строже. Перечитайте, пожалуйста, в №9 Колокола последнюю статью «Сенека. О божественном Провидении» — я отношу это целиком к русскому народу.

Я получил и предшествующее письмо Ваше, но в таких трудных условиях жизни и столь затянувшихся, что все только собирался ответить Вам письменно и только в мыслях мог навестить Вас несколько раз в Праге и побеседовать с Вами. Летом мне удалось иметь и солнце, и отдых. Наши переезды летние всегда мотивированы, главным образом, ненасытными поисками красоты и величия, покоя и созерцания. Копим, сидя на месте, и, скопив, едем дальше. В этом году мы были после Праги в Гмундене, на Баденском озере, в Рагаце, на Фирвальдштетском озере, на Луганском озере, на Комо, в Болонье, Римини и Равенне. Мы приехали бодрые и свежие. Здесь было трудно, утомительно и плохо. И главное — бесконечно много работы. Одни неудачные поиски квартиры чего стоили! Устроились временно, будем искать опять. Тучи здесь сгущаются, кризис углубляется, в волнах не видно ничего, кроме надвигающейся гражданской войны. Между 7—13 декабря[16] буду в Швейцарии — предстоит несколько интересных выступлений в Цюрихе и Берне.

Наталия Николаевна и я шлем Вам и Карелу Петровичу привет. Нежно и благодарно целую Ваши руки. Не забывайте меня!

Ваш И.И.

Адрес: Berlin-Steglitz Rotenburg Str. 43 Tel. Steglitz 35-64

 ANM 2 5 1081.

Примечания.

В первой части публикации (№ 5—6 за 1997 г.) следует читать:
1) на стр. 85 в конце 7-ой сноски название последнего источника «Русская идея и ее творцы»;
2) на стр. 92 Гефдинг В.Ф. вместо Гердинг В.Ф.