Повышенная   чувственность, необходимость ощущения постоянной влюбленности  были,  видимо,  одной из  отличительных  черт психологического облика всех Романовых. В  качестве иллюстрации этого утверждения можно было бы сослаться на  многочисленные любовные  истории Петра Великого, Елизаветы Петровны,  Екатерины  II,  Павла  I,  Александра  I,  Николая  I...  Однако, думается,  у  читателя  эти сюжеты благодаря  заботам  литераторов  и вообще людей, пишущих об истории, в последние годы и так, что называется, на слуху, поэтому подобные отсылки в нашем разговоре  кажутся  совершенно излишними. В то же время сказать несколько слов по этому поводу безусловно придется, хотя бы для разгона, то есть  для  того,  чтобы  начать  разговор о личной  жизни нашего героя с некой предыстории, а не брать  быка за рога, ведь речь пойдет об очень тонкой материи.

 

Вспоминая  о  любовницах и  любовниках тех Романовых, которым довелось взойти на престол, менее  всего хочется размышлять о  том,  к чему  приводит вседозволенность  и,  принимая  вид сурового  моралиста,  грозить в  прошлое пальцем. Конечно, без изрядной доли распущенности, без человеческой слабости здесь не обошлось, но вообще-то проблема видится гораздо серьезнее, чем обычно представляют ее ревнители нравственности или любители «клубнички». Не были  ли любовные  истории Романовых в XVIII-XIX столетиях поиском выхода из монаршего одиночества, попытками прорыва к  искренней, простой  человеческой любви? Ведь бегство «в  женщин», в частную жизнь, даже  в скандалы  - это  и есть бегство  от  трона,  от  официального  «надо» или  «нельзя», это  бунт, протест против навязанных родителями и государственными соображениями семейных союзов, каждый из которых представлялся даже не  лотереей (это характерно для любой семейной пары), а «русской рулеткой». Правда, убегая на поиски  обычной, «земной»  любви,  властители, не подозревая об этом, из одиночества монаршего попадали в одиночество человеческое. Свободная смена любовников и любовниц  -  не то  средство, которое делает людей  счастливыми прочно и надолго.

 

Возвращаясь к нашей теме, отметим, что различия в проявлении чувственности у  Романовых были достаточно существенны, индивидуальность каждого из них окрашивала влюбленности государей в  особые краски, требовала различных нюансов в отношениях  с женщинами. Кроме того, времена менялись, а вместе с ними менялись и отношения между полами, хотя перемены здесь  были менее разительны, чем в экономике,  общественной  жизни  или  художественной культуре. Если вспомнить самодержцев, правивших в первой половине XIX  века, то можно заметить, что Александр I предпочитал вызывать  восхищение окружающих дам, ему нравилось их, как говорили любители смеси «французского с нижегородским», шармировать и он не слишком  упорно  настаивал  на  чем-то большем.  Его отношения  с  фрейлинами  жены  трудно  назвать  исключительно платоническими, но в  их основании лежал нарциссизм, самолюбование, желание нравиться и очаровывать [6].

 

Николай I, со свойственными ему прямотой и неумением тратить время попусту,  старался  покорить, завоевать взять  приступом  приглянувшихся ему фрейлин, актрис или светских дам. Если же это не удавалось, то он разыгрывал перед предметом своей страсти роль средневекового рыцаря  или усталого воина (как говорил один из персонажей «Тетушки Чарлея»: «Я старый солдат и не знаю слов любви») Впрочем, эти различия лишь подчеркивали главное  - Романовы не могли,  да и  не  считали  нужным скрывать  свою  повышенную  чувственность, неуемное желание находиться в состоянии перманентной влюбленности.

 

Заметим, что мемуаристы и мемуаристки, которые, уважая истину, не могли вообще  закрыть  глаза на  подобные сюжеты великосветской  хроники, в то  же время далеко  не  всегда умели найти верный тон, впадая то в уродливое пуританство и нудное  морализаторство, то в совершенно несвойственную им странную игривость. Так, к примеру, баронесса М. П. Фредерикс, рассказывая об альковных похождениях   императора  Николая  Павловича,  делала  порой удивительно лихие замечания и выводы.  «Известно,  - писала баронесса, - что он (Николай I - Л. Л.) имел любовные связи на стороне - какой  мужчина их не имеет,  во-первых (так их, мужчин! -  Л. Л.), а во-вторых,  при  царствующих особах нередко возникает  интрига для удаления законной супруги, посредством докторов стараются внушить мужу, что его жена слаба, больше, ее нужно беречь и т. п., а под этим  предлогом приближают  женщин, через  которых постоянное влияние могло бы действовать. Хотя предмет его постоянной связи (фрейлина императрицы Александры Федоровны  В.  А. Нелидова - Л. Л.) и жил во  дворце, никому и  в голову не приходило обращать на это внимание, все это делалось так скрытно, так порядочно...»

 

В  последних замечаниях  баронессы  не  грех  и усомниться. И  обращать внимание на  Нелидову  было  кому (взять хотя  бы  императрицу и  наследника престола), и  благородство,  порядочность  этой  ситуации  вызывают законные сомнения. Однако не  будем впадать в бесполезное  морализаторство, тем более что  до  нас  этим  занимались  десятки  мемуаристов  и  исследователей,  не согласных  с игривой куртуазностью оценок баронессы Фредерикс  и иже с  ней.  Важно другое: в отношениях с  женщинами  Александр II не  был исключением из общепринятых правил. Но в  отличие от  дяди или  отца он, похоже, не пытался лишь  очаровывать дам или брать  приступом их  добродетель, он хотел  просто любить  и  быть  любимым,  искал  настоящую привязанность,  покой,  тепло...  Впрочем, обо всем по порядку.

 

Из  воспоминаний  весьма  осведомленной А.  О. Смирновой-Россет,  и  не только   из   них  одних,   известно,   что   Александр  Николаевич   уже  в пятнадцатилетнем  возрасте увлеченно флиртовал  с фрейлиной матери  Натальей Бороздиной. Первая юношеская влюбленность наследника  престола  не  осталась тайной  для окружающих (что вообще могло остаться для них тайной?),  да он и не  считал  нужным особенно скрывать ее, не видя  в  своих чувствах никакого криминала.  Мы  не  знаем,  что говорил  Николай Павлович  сыну  (а  страшно интересно, что он мог ему сказать, помня о Нелидовой, проживавшей в соседних покоях?), но реакция родителей на пока что невинное увлечение великого князя оказалась быстрой и решительной. Бороздина была немедленно удалена из дворца и вместе  со спешно  появившимся  у  нее  мужем-дипломатом  незамедлительно оказалась в Англии.

 

В восемнадцать  лет  Александр  Николаевич  стал  предметом  горячего обожания  Софьи Давыдовой,  дальней  родственницы  известного  поэта  гусара Дениса Давыдова. Одна из чувствительных современниц, посвященная в сердечную тайну девушки, писала в духе то ли вышедшего уже из моды сентиментализма, то ли  модного еще  романтизма: «Она  любила   наследника  так  же  свято  и бескорыстно,  как любила Бога, и,  когда  он уезжал  в свое  путешествие  по Европе (1836-1840  годы  - Л. Л.),  будто  предчувствовала, что эта  разлука будет  вечной. Она простилась с ним, как прощаются в предсмертной агонии, благословляя его на новую жизнь...» Чувство Давыдовой к цесаревичу было чисто  платоническим. Не одна российская барышня испытывала нечто подобное к Александру Николаевичу, но только Софье  Дмитриевне  удалось  попасть  на станицы  литературного произведения (о ее любви написана необычайно дамская повесть), а потому чувство именно этой девушки нашло заметный отклик в душах современников и осталось в истории.

 

В двадцать лет  наследник престола  впервые влюбился самым  серьезным образом.  Предметом его страсти стал опять-таки фрейлина (что делать, если именно они,  фрейлины, были всегда перед глазами и под рукой) императрицы Александры Федоровны  некая  Ольга  Калиновская.  Когда придворные  заметили симпатию  красивой  девушки  и  Александра  Николаевича  друг  к  другу,  то немедленно доложили  об  этом императрице.  Любовь наследника  к Калиновской оказалась для царской семьи еще более неприемлемой, чем флирт  с Бороздиной.  Ольга была  не  только  «простой смертной», то есть  в ней не текло ни капли королевской крови, но  еще и  являлась  католичкой -  сочетание  для Зимнего дворца  сколь знакомое (великий князь Константин  Павлович, брат  Николая I, был  женат  на  польской графине Лович), столь  и скандальное.  Эта  история заставила императорскую  чету  поволноваться  и  оставила  след  в переписке супругов. В одном  из писем жене Николай I передает ей свой разговор с Х. А.  Ливеном: «Мы говорили про  Сашу. Надо ему иметь больше силы характера, иначе он погибнет...  Слишком  он влюбчивый и слабовольный  и  легко  попадает под влияние. Надо его непременно удалить из Петербурга...» Александра Федоровна, в свою очередь, записала в дневнике:  «Что  станет с Россией,  если человек, который  будет царствовать над ней, не  способен владеть собой  и  позволяет своим страстям командовать собой и даже не может им сопротивляться?» И вновь из  письма  Николая  I:  «Саша недостаточно  серьезен,  он склонен к  разным удовольствиям, не смотря на мои советы и укоры...»

 

Скандал в  благородном семействе набирал  силу,  пока, наконец, не было решено  всерьез  и  надолго  разлучить влюбленных  и  поспешить  с  поисками подходящей партии для наследника престола. С этой целью Александр Николаевич был отправлен  за границу, тем более  что  такое путешествие соответствовало плану его обучения. Ему повезло в том, что Жуковский, сопровождавший ученика в  его  европейском турне,  был крупным  поэтом-романтиком,  специалистом  в выражении возвышенных романтических чувств, к тому же он прекрасно помнил о собственных горестях  на любовном фронте [7].   Поэтому, как нам представляется, поэт оказался идеальным попутчиком для разочарованного в жизни и убитого горем юноши.

 

Жуковский чутко ощущал страдания будущего самодержца, разлученного с возлюбленной, и не раз восхищался его выдержкой и верностью долгу. Сам же Александр Николаевич, похожий  в  тот  момент  на кого-то  вроде  гетевского Вертера, только в письмах к отцу позволял  своей боли выплескиваться наружу.  «Ты, наверное, приметил, - писал он в одном из них, не подозревая, насколько отец  «приметил» то,  о чем он  ему  писал, - мои отношения с  О. К. ... Мои чувства к ней - это чувства чистой и искренней  любви, чувства привязанности и  взаимного уважения».  Отцу же  нечем  было  утешить  сына, кроме обещания позаботиться о достойном будущем его возлюбленной.

 

Как  уже  упоминалось,  в  Дармштадте  наследник  российского  престола познакомился  с пятнадцатилетней Марией, носившей, как и положено германской принцессе, пышный шлейф имен: Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария. Вряд ли между  молодыми людьми тотчас вспыхнуло чувство шекспировского или шиллеровского  накала. Страдающему от насильственной разлуки с Калиновской Александру  Николаевичу казалось, как  это часто  бывает  в юности,  что все потеряно, единственная, настоящая любовь разбилась о непонимание окружающих, о подножие  престола. Можно предположить, что именно с такими ощущениями он, помня о долге монарха, написал отцу письмо, в котором говорил о возможности своего брака с симпатичной дармштадтской принцессой.

 

Однако  на пути этого, казалось  бы,  со всех  сторон приемлемого союза возникло  неожиданное  препятствие.  Дело  в том, что по  европейским дворам давно ходили глухие слухи о  незаконном происхождении  принцессы. Задолго до рождения Марии ее  родители  фактически  разошлись,  жили  порознь  и  имели любовные связи на  стороне. Поэтому настоящим отцом принцессы молва называла не  герцога Людвига, а  его  шталмейстера, красавца  барона  де  Граней. Эти слухи,  дошедшие  до   Петербурга,   чрезвычайно взволновали императрицу Александру Федоровну, которая яростно воспротивилась браку своего первенца с «незаконнорожденной» дармштадтской.   Император  Николай  I,   слава  богу, оказался  гораздо  хладнокровнее  и мудрее  супруги.  Понимая, что  еще одна любовная неудача может всерьез надломить наследника и заставить его наделать глупостей, он решил изучить вопрос всесторонне. Прочитав отчеты Жуковского и Кавелина о событиях в Дармштадте и ознакомившись с  циркулировавшими по Германии слухами, император решил проблему кардинальным образом.  Он  раз  и навсегда запретил своим подданным (значит, и супруге), а заодно и германским дворам, обсуждать вопрос о происхождении Марии. Нарушать приказ монарха не осмелился никто ни в России,  ни в Европе.  Николаевское самодержавие с  его грозной репутацией зачастую оказывалось весьма полезным институтом.

 

Тем  временем  продолжавший путешествие по  Европе  наследник  престола умудрился  завязать  очередной  роман,  еще   более  бесперспективный,   чем предыдущие. На  этот  раз дело  происходило  в Англии. В 1839 году  королеве Великобритании Виктории исполнилось  двадцать  лет, и она,  повинуясь  долгу монарха, была  озабочена  выбором  мужа,  принца-консорта [8]. Напомним, что Россия не была для  Виктории только  далекой экзотической страной,  как  для большинства  ее подданных. Ее крестным  отцом являлся император Александр I, именно  в  честь него,  победителя  Наполеона,  новорожденная  получила  имя Александры,  о  котором позже никто  не вспоминал под впечатлением ухудшения англо-российских отношений. Иногда политические причины не давали  монархам возможности сохранить даже данное при крещении имя.

 

Итоги первого же бала,  устроенного английским двором в  честь высокого русского  гостя, оказались  не совсем  обычными. Первый адъютант  Александра Николаевича полковник  С.  А. Юрьевич записал в дневнике: «На следующий день после бала  наследник  говорил  лишь о  королеве... и я  уверен, что  и  она находила удовольствие в его  обществе». Тон адъютантской записи,  как видим, легкомысленный, даже  несколько игривый, мол,  знай наших!  Юрьевич  пока не видит опасности в легком  царственном флирте. Однако  через два-три  дня тон записей  в дневнике полковника меняется  почти на  панический. «Цесаревич, - пишет Юрьевич, - признался мне, что влюблен в королеву, и убежден, что и она вполне разделяет его чувства...»

 

Перспектива превращений наследника  российского престола  в британского принца-консорта совершенно не  входила в планы  Зимнего дворца. Наследники - товар,  если  можно  так выразиться, слишком штучный, чтобы  ими  можно было легко разбрасываться. Конечно, нам с вами было бы  любопытно пофантазировать о том, как изменилась  бы  карта Европы и мира в результате подобного союза.  Однако оставим описание того, что было бы, если бы историческим маньеристам, у нас  еще  появится  возможность поговорить о  вариативности  исторического процесса.

 

Пока  же  английское правительство,  запаниковавшее  не  меньше Зимнего дворца, удалило Викторию в  Виндзорский замок,  затруднив тем самым  встречи молодых людей. Решение оказалось своевременным, так как Александр Николаевич не ошибался по  поводу  чувств, которые королева питала  к  нему. Во  всяком случае, в своем дневнике Виктория, еще не выработавшая своего стиля, который так и назовут викторианским, в те дни писала: «Я совсем  влюблена в Великого князя,  он милый,  прекрасный  молодой человек...»  Сейчас  трудно  сказать, насколько чувства  Виктории  и Александра  были  сильны и долговременны.  Во всяком  случае, вскоре, как и  следовало ожидать,  государственные  интересы двух стран возобладали над их  то ли любовью,  то ли увлечением друг другом. Молодые люди осознали неосуществимость своей мечты и сочли за благо принести ее в жертву долгу. Расставание их было печальной неизбежностью, и с этим они оба, скрепя сердце, смирились [9].

 

Таким  образом,  к началу  1840-х  годов женщины, в  которых  влюблялся Александр  Николаевич,  оказались  для  него,  по  тем  или  иным  причинам, недоступны. Вернувшись  в Россию, он, правда, попытался  вновь встретиться с Калиновской, но Николай  I  пресек продолжение этого романа  со свойственной ему  решительностью. Калиновская  была выдана замуж  за супруга ее  покойной сестры, богатейшего  польского магната Иринея Огинского.  Позже  старший сын этой  четы  будет утверждать,  что  он  является  сыном  Александра  II,  но доказательств этому ни  он,  ни  мы привести не можем. Впрочем, не можем  мы привести и доказательств, свидетельствующих об  обратном. Под  влиянием обстоятельств и  давлением родителей Александр  Николаевич  вернулся к «дармштадтскому варианту», и, честно говоря, этот вариант оказался совсем не плох.

 

Начнем с портрета великой княгини  Марии Александровны, оставленного ее фрейлиной  Тютчевой.  «Прекрасны ее чудесные волосы, - пишет та, - ее нежный цвет лица, ее  большие голубые, немного навыкат глаза, смотревшие кротко и проникновенно.  Профиль  ее  не  был  красив,  так  как  нос   не  отличался правильностью,  а  подбородок  немного отступал назад. Рот был тонкий, со сжатыми губами, без малейших признаков к  воодушевлению и порывам, а едва заметная ироническая  улыбка  представляла  странный  контраст  с выражением глаз».

 

Мария  Александровна  хорошо  разбиралась  в  музыке,  прекрасно  знала новейшую  европейскую  литературу.  Вообще широта  ее интересов  и  душевные качества приводили в восторг  многих из тех, с кем ей  довелось встречаться.  «Своим  умом,  - писал  известный  поэт  и драматург  А. К.  Толстой, -  она превосходит не только других женщин, но  и большинство мужчин. Это небывалое сочетание ума с чисто  женским обаянием и... прелестным характером».  Другой поэт, Ф.  И. Тютчев, посвятил великой княгине пусть и не  самые  лучшие,  но возвышенные и искренние строки:

 

 

В России Мария Александровна  скоро  стала известна  широкой благотворительностью  - мариинские больницы, гимназии  и  приюты были весьма распространены   и  заслужили  высокую   оценку   современников.  Всего  она патронировала 5 больниц, 12 богаделен, 36 приютов, 2 института, 38 гимназий, 156 низших училищ  и 5 частных благотворительных обществ - все они требовали от великой княгини неусыпного внимания. На них Мария Александровна тратила и государственные деньги, и часть своих средств, ведь ей выделялись на  личные расходы 50 тысяч рублей серебром в год. Она оказалась человеком  глубоко религиозным  и,  по  свидетельству современников,  ее  легко  можно было представить в монашеской одежде, безмолвную, изнуренную постом и молитвой.  Впрочем,  для  будущей императрицы  такую  религиозность вряд  ли можно было считать  достоинством. Ведь ей приходилось выполнять многочисленные светские обязанности, а чрезмерная религиозность приходила с ними в противоречие.

 

Переезд  в  Россию  стал для  Марии  Александровны  не  простым  делом, явившись для  нее  подлинным  потрясением.  Блеск  и  роскошь двора,  частью которого она должна была стать, угнетали ее до слез. Первые годы она боялась всего на свете: свекрови, свекра,  фрейлин,  придворных, своей  неловкости, «недостаточного французского». По ее собственным словам,  будучи цесаревной, она жила «как волонтер», готовый каждую минуту  вскочить по тревоге, но еще не слишком хорошо знающий, куда бежать и что  именно  делать. Положение жены наследника престола,  а затем императрицы  требовало  от Марии Александровны слишком  многого. Она была нежно привязана к мужу  и  детям,  пыталась добросовестно исполнять обязанности,  налагавшиеся на нее, но, как это часто бывает,   чрезмерные  усилия  лишь  подчеркивали  отсутствие  у   нее  столь необходимой  государственному деятелю естественности.  Она по природе  своей была  слишком не  императрицей. «В моей голове, -  говаривала  Мария Александровна, -   все   вперемежку...  смех и  слезы,  благоразумие  и сумасбродство, сильные увлечения  и мелочность, доброта и желание посмеяться над ближним, а при случае,  быть  может, даже  героизм». Трудно сказать об остальном,  но своеобразный  героизм  ей  приходилось проявлять  чуть ли  не ежедневно.

 

Женщина  далеко  не  безвольная,  она  направляла все свои усилия  на выполнение  долга,  соответствие  занимаемому посту. Может быть, поэтому супруга Александра Николаевича многим казалась осторожной до крайности, что делало ее в жизни слабой, нерешительной, а то и тягостной в общении. Мария Александровна, естественно, особо ценила уединение и малочисленное собрание знакомых лиц, что для императрицы являлось или считалось  (а по отношению  к царствующим особам это,  по  сути, одно  и то же)  пороком. Ее вскоре начали обвинять в чрезмерной гордости (чего на самом деле не было и в помине). Даже такой умный и внимательный наблюдатель, как Б. Н. Чичерин [10], признавая за императрицей  ум, образованность, возвышенную  душу,  говорил  о  том, что впечатления от общения с ней «... подрывались непонятной  апатией, которая делала  ее  неспособной  к  долгой работе».  Почему   Борис  Николаевич  не предположил,  что императрице было тяжело  или  попросту неинтересно с ним беседовать?

 

К тому же до восшествия вместе с мужем на престол у Марии Александровны начала развиваться тяжелая болезнь (туберкулез), спровоцированная промозглым петербургским климатом  и  частыми родами.  В 1860 году,  когда  она  родила последнего ребенка, ей  исполнилось 36  лет, и  болезнь уже  ни для кого не составляла секрета. Придворные шептались по углам,  что императрица страшно похудела, превратилась почти в скелет, покрытый толстым слоем румян и пудры.  Изменилась  и  обстановка  вокруг  нее.  В.  П.  Мещерский вспоминал:  «Так, например, гостиная императрицы была уже не та. Прежде,  с   начала царствования, в Петербурге  говорили об этой гостиной,  потому что в ней раз или  два раза в неделю бывали небольшие вечера, где велись оживленные беседы о вопросах русской жизни. Но в 1864 году уже этих вечеров исчезли и следы. И все знали с  грустью,  что  императрица  старалась  отстраниться  от всякого прямого вмешательства в дела. Вечера бывали, но они имели характер светский и абсолютно не политический. Только по  средам, когда  император уезжал  на охоту, императрица  собирала у себя за обедом иногда людей для политической беседы...» Впрочем, виной тому, о чем рассказывает Мещерский, была не  одна болезнь, но об этом чуть позже.

 

И все же в конце 1850-х - начале 1860-х годов императрица и не помышляла о самоустранении от  государственных забот, да и как она могла от них устраниться? В  1857 году  известный  либерал-западник К. Д.  Кавелин, находясь за границей, был принят лечившейся на водах Марией Александровной и говорил с ней о проблемах  воспитания наследника престола (великого князя Николая Александровича) и о необходимости освобождения крепостных крестьян. Императрица поведала ему, что отмена крепостного права  всегда была заветной мечтой ее  супруга  (оставим на  ее совести это «всегда»,  являющееся  явным преувеличением, для нас важно, что Александр II твердо  желал этого в конце 1850-х годов).  Что же касается  вопросов воспитания и образования, то, по словам Кавелина: «... эта женщина разбирается в них лучше педагога». Помимо педагогики, Мария Александровна живо интересовалась политикой и нередко присутствовала при  чтении дипломатических  депеш  и военных  донесений. Нет ничего удивительного в том, что  Александр II охотно советовался с супругой, которая всегда была в курсе докладов его министров.

 

Впрочем,  идиллия  совместных  трудов на  благо отечества  продолжалась недолго,   иной   поворот  событий   выглядел   бы  чересчур   благостно   и малоправдоподобно.  Доверие  императора   к  супруге  вызвало  ревность  его ближайшего  окружения  (к  тому  же оно было слишком не похоже  на отношения между  Николаем Павловичем  и Александрой  Федоровной), и  придворные начали нашептывать ему, что по Петербургу  ходит слух, будто Мария Александровна им руководит, а значит, является соправителем государства. Этот шепоток упал на подготовленную почву,  с детских лет предположение о  том, что он может быть чьим-то «ведомым», было наиболее обидным для Александра Николаевича. Слух же о том,  что он находится «под каблуком» у жены, оскорбителен  не  только для монарха, но и для всякого взрослого мужчины (совершенно не важно при этом, справедлив  подобный  слух  или  нет).  Не удивительно, что государь  вскоре перестал  говорить  с императрицей о делах и  вообще начал  обходиться с ней довольно  холодно.  Отныне, если  она хотела  за кого-нибудь похлопотать, то вынуждена  была обращаться к министрам,  у  мужа ее  просьбы  вызывали  лишь резкую отповедь.

 

Выше  приводился портрет императрицы, нарисованный Тютчевой. Будет небезынтересно посмотреть  глазами той  же фрейлины  на нашего героя. «Черты лица  его, - пишет Анна Федоровна, -  были правильны, но вялы и недостаточно четки,  глаза большие, голубые, но  взгляд мало воодушевленный; словом, лицо его было маловыразительно и в нем было даже что-то неприятное в тех случаях, когда  он  при  публике считал  себя обязанным принимать  торжественный  или величественный вид... когда он позволял себе быть самим собой, все его лицо освещалось добротой, приветливой и нежной  улыбкой, которая  делала его  на самом деле симпатичным».

 

Даже  учитывая огромную привязанность  Тютчевой к императрице, а также силу женской солидарности, крепнущей перед лицом мужской неверности (об этом подробная речь  пойдет чуть  позже),  учитывая и  то,  что  император часто вынужден  был   играть столь  нелюбимую   фрейлиной   роль  сурового,  но справедливого  владыки,  держа  в голове   все   это,   отдадим   должное проницательности Анны Федоровны.  Она  абсолютно права в том отношении, что Александр и Мария, видимо, представляли собой далеко не идеально совместимую пару. Императрица  была в этом дуэте  чересчур возвышенным началом, а ее муж представляется абсолютно земной, даже несколько приземленной личностью.

 

Им пришлось пережить вместе немало тяжелых минут, даже потрясений (так, в 1849  году умер первый  ребенок Александра и Марии,  дочь Александра), но испытания до поры только сближали великокняжескую чету. Переломным моментом, неким   водоразделом  в   их   отношениях  стала, по мнению  большинства современников  и  исследователей,  болезнь и внезапная смерть наследника престола, великого князя Николая Александровича. Он заболел вследствие то ли падения с  лошади, то ли от удара об угол мраморного стола во время шутливой борьбы с принцем Лейхтенбергским. Причем в первое время на ушиб позвоночника родные не обратили  особого внимания, не  замечая,  что  цесаревич  бледнел, худел, иногда  не  мог выпрямить  спину и ходил немного сгорбленным. На  его долю доставались лишь упреки окружающих за то, что он специально  «ходит стариком». Болезнь же тем временем прогрессировала.

 

Впрочем, недостаточно внимательными оказались не только родные великого князя,  но  и наблюдавшие  его  специалисты-медики. Они  пользовали  Николая Александровичи от ревматизма или какой-то иной невралгической хвори, болезнь же начинала приковывать наследника к постели, сначала  на недели, затем и на месяцы.  Лишь  после этого ему посоветовали  отправиться на лечение в Ниццу, где  французские врачи поставили роковой диагноз -  туберкулез позвоночника.  Весной  1865 года  состояние наследника  стало  критическим, и на юг Франции прибыла царская  чета  с  сыновьями Владимиром  и  Алексеем.  Царский  поезд пересек Европу с небывалой для тех лет скоростью, всего за 85 часов.

 

Трудно поверить, но и здесь во время смертельной болезни старшего сына, приличия диктовали Александру I и Марии Александровне свою волю. Императрица ежедневно навещала великого князя  после обязательной прогулки в коляске. Но однажды Николай Александрович почувствовал себя хуже и стал отдыхать  в часы обычного визита к нему матери. В результате они не виделись несколько дней и Мария Александровна  поделилась  с одной  и  фрейлин  своей досадой на  это обстоятельство.  «Да отчего ж Вы  не поедете в другой час?» - удивилась та. «Нет, это мне неудобно», - ответила императрица, будучи не в силах нарушить заведенный порядок даже тогда, когда речь шла о жизни ее любимого сына.

 

Александру  же Николаевичу  не давало покоя  сознание  того,  что, быть может,  именно он  стал  невольной  причиной  болезни цесаревича.  В детском возрасте наследник  был  хрупким,  чересчур  изнеженным  ребенком,  и  чтобы исправить этот недостаток, отец приказал ему усиленно заниматься физическими упражнениями,  что привело, пусть  и случайно,  к печальному исходу. А ведь речь  шла не только о  жизни цесаревича. Император  видел, как  в результате разворачивающихся событий  ухудшалось здоровье и  Марии Александровны. Кроме того, как мы  уже отмечали, наследник престола  - это не просто царский сын, это  человек, определенным  образом подготовленный к занятию трона, в  конце концов,  человек,  избранный  на  этот  пост  Богом.  11  апреля  1865  года Александра  Николаевича  разбудили  в  шесть  часов  утра  и  доложили,  что «цесаревич слабеет». В  тот же день Николай Александрович умер, а 16 апреля гроб с телом наследника был перенесен на фрегат «Александр Невский», который 28-го числа того  же месяца прибыл в Петербург [11]. Наследником же престола был объявлен великий князь Александр Александрович.

 

Роковое для жизни императрицы  впечатление  произвели на  нее и  измена мужа  (о которой  речь,  как мы и  обещали  пойдет  ниже),  и многочисленные покушения народников-террористов на его жизнь. В своей  сумме эти события не позволили  ей  ни  оправиться от  болезни,  ни  забыть  о бедах и  горестях, свалившихся  на  ее плечи.  Ей  ничего не оставалось,  как только  повторить что-то  вроде:  «Больше  незачем жить, я чувствую, что  это меня  убивает...  Знаете сегодня  убийца  (А. К. Соловьев - Л. Л.)  травил  его как зайца. Это чудо,  что  он  спасся». К  1880  году  Мария  Александровна превратилась  в собственную  тень  или,  как  предпочитали   выражаться  придворные,  «стала воздушной».  Она вставала  только затем, чтобы совершить  утренний туалет, и изредка  поднималась к  обеду в кругу  семьи. 17 февраля  1880  года  у  нее случился очередной приступ  болезни, который  оказался настолько  силен, что императрица впала  в летаргическое  состояние  и  даже  не  слышала  взрыва, произведенного  в  Зимнем  дворце  Степаном  Халтуриным.  Иными  словами,  с середины  1860-х  годов  жена физически  не могла в  полной  мере оставаться опорой, помощницей  и  утешительницей  императора.  22 мая  1880  года Мария Александровна  скончалась.  Незадолго до этого  она попросила, чтобы ей дали умереть в одиночестве. «Не  люблю  я этих пикников возле  смертного одра», - так больная  в последний  раз  выразила  свою  приверженность к  уединению и покою, которых она была столь долго лишена.

 

Обожание  Александром  II  супруги  или,  точнее,  уважение  к  ней  на протяжении всей  ее жизни оставались  неизменными,  однако  они  все  больше напоминали  заученный раз  и  навсегда ритуал.  Утром  бесстрастный поцелуй, дежурные вопросы о здоровье, о поведении и  учебных успехах детей, беседа на родственно-династические   темы.  Днем   совместное  участие  в  парадах и церемониях, позже - визиты к родственникам  или выезд в театр,  обязательный чай вдвоем  или  в  обществе  детей.  Но ночи они проводили  раздельно, чувственность  давно  ушла  из  их  отношений. Сыновья  и  дочери  приносили императору много радости, он любил проводить время в семейной обстановке, играть с детьми, но, к сожалению, располагать собой в полной мере он не мог. Первыми это почувствовали старшие сыновья. «Папа теперь так занят, - говорил маленький Николай Александрович, -  что он  совершенно болен  от  усталости.  Когда дедушка был жив, он ему помогал, а Папа помогать некому». Брату вторил великий князь Александр Александрович  (будущий император  Александр III): «Папа мы очень любили  и уважали, но он по роду своих занятий и заваленный работой не мог нами столько заниматься, как милая, дорогая Мама».

 

Подрастая, царственные дети приносили родителям, как водится, не только радости, но  и  неожиданные заботы. Весной 1864 года великий князь Александр Александрович влюбился  во  фрейлину  матери  Марию Мещерскую.  Александр II гневался и ругал сына за «неразумие», но не  мог не  вспомнить о своем былом чувстве к  Ольге Калиновской, уж слишком явственными оказались  параллели  в «неразумности» поведения  сына и отца. Великий князь, уже тогда отличавшийся редким  упрямством,  заявил,  что  отказывается  от  возможных претензий  на престол,  поскольку не хочет расставаться с любимой. Император растерялся и, не сумев найти  сколько-нибудь убедительных  аргументов против чувства сына, воспользовался  своим положением самодержавного владыки. «Что же ты думаешь, - заявил он, - я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание?.. Я тебе приказываю ехать в Данию... а княжну Мещерскую я отошлю».

 

Семейные  неурядицы, хотя  они и  случались достаточно редко, мучили  и изводили  Александра Николаевича.  Впрочем,  будем  беспристрастны, он и сам зачастую оказывался  причиной этих неурядиц (если не  сказать  сильнее). Его последняя  любовь, практически разрушившая законную семью, была, безусловно, чувством сильным,  высоким,  но  для  династии  весьма  неприятным  и  даже опасным... Когда  все это началось?  Может быть, в 1859  году, когда впервые после  окончания Крымской войны Александр II решил провести крупные  маневры на Украине? Определившись с датой и точным местом маневров, император принял приглашение  князя  и  княгини  Долгоруких  посетить   их  имение  Тепловку, расположенную в окрестностях Полтавы, где  и должны были  состояться учебные баталии.

 

Род  Долгоруких вел свое начало  от Рюриковичей,  то  есть  был  весьма знатным и состоял в отдаленном родстве с царской  фамилией. Первой  реальной исторической  личностью  в  этом  роду  являлся князь  Михаил  Черниговский, замученный  в  Золотой  Орде  в  1248  году.  Во  времена  более  близкие  и цивилизованные,  скажем,  в конце XVII -  начале  XVIII  века самым заметным представителем рода Долгоруких стал  князь  Алексей - один из любимцев Петра I. Отцом будущего предмета  любви Александра II Екатерины оказался отставной капитан гвардии  Михаил Долгорукий, а матерью - Вера  Вишневская, богатейшая украинская помещица. Правда, к  концу  1850-х  годов  богатство  семейства Долгоруких было уже в прошлом. Тепловка, последнее их пристанище, оказалось заложенным и перезаложенным, заниматься хозяйством глава семьи  не хотел, да и не знал, как за это взяться, а у Долгоруких подрастали четыре сына и две дочери, которых  приличия требовали  пристроить одних в  гвардию, других в Смольный институт благородных девиц.

 

Здесь, в Тепловке,  и состоялась первая встреча Александра II, которому к  тому  моменту  исполнился 41  год, и тринадцатилетней княжны Долгорукой. Французский посол в  России   Морис  Палеолог  со  слов  очевидцев  позже восстановил  картину  этой  встречи.  В  один  прекрасный  день,  отдыхая  в Тепловке, император расположился на веранде, где к нему и подбежала девочка.  «Кто вы,  дитя мое?» -  спросил  ее  Александр  Николаевич.  «Я - Екатерина Михайловна. Мне хочется видеть императора»,  -  ответила  та.  Искреннее любопытство прелестной девочки растрогало монарха, он дружески побеседовал с ней, а затем серьезно поговорил со старшими Долгорукими, пообещав уладить финансовые проблемы семейства.

 

Действительно, Александр II посодействовал вступлению братьев Долгоруких в петербургские военные учебные заведения, а сестер - в Смольный институт, причем обучение переехавших в столицу  шестерых Долгоруких  велось за  счет государя.  Четыре  года спустя князь Михаил умер и, чтобы оградить патронируемое семейство от кредиторов,  Александр Николаевич взял  Тепловку под  императорскую опеку.  Отметим, что  и  эта мера  не помогла  Долгоруким вернуть свое былое  состояние. Их мать, княгиня Вера, переехала в Петербург, где купила весьма  скромную квартирку на окраине  города, это  все, что  она могла себе позволить.

 

Весной  1865  года император  по  традиции  посетил Смольный  институт, послав предварительно, как  было заведено  исстари, роскошный обед  для всех воспитанниц  и  преподавателей института.  Услышав  от  начальницы Смольного госпожи Леонтьевой имена Екатерины и Марии Долгоруких, Александр II вспомнил Тепловку и  захотел увидеть девушек. Екатерине в ту пору исполнилось 18 лет, Марии -  16. Старшая сестра оказалась  девушкой среднего  роста,  с  изящной фигурой, изумительно нежной кожей и роскошными светло-каштановыми  волосами.  У нее были выразительные светлые глаза и красиво очерченный рот. Здесь самое время вспомнить  об одной особенности характера императора. По словам Б.  Н.  Чичерина:  «Не  поддаваясь влиянию мужчин, Александр II имел  необыкновенную слабость к женщинам... в присутствии женщин он делался совершенно  другим человеком...» Не знаю, как насчет других дам, но Екатерина  Михайловна сразила монарха, что называется, наповал.

 

В это  время  при  дворе  подвизалась бывшая  смолянка,  некая  Варвара Шебеко. Дама во  всех отношениях приятная  и услужливая, она уже до этого не раз выполняла достаточно деликатные поручения императора. Не будем скрывать, Александр  Николаевич  в  начале  1860-х  годов  имел  немало  романтических приключений и в Зимнем дворце,  и вне его. Его  «донжуанский  список» нельзя сравнить,  скажем,  с пушкинским,  но с 1860  по  1865  год  он,  по слухам, переменил  полдюжины  любовниц: Долгорукую  1-ю,  однофамилицу  Екатерины Михайловны, Лабунскую, Макову, Макарову, Корацци и так далее... Даже приняв этот список на  веру,  можно смело сказать, что все это были лишь мимолетные увлечения, попытки  бегства  от  дворцового одиночества, и  принесшие нашему герою  никакого облегчения,  серьезным  чувством  здесь  и не пахло. Оставим пуританство его ревностным  защитникам, вспомним лучше слова  Гамлета: «Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?»

 

Один  из  хорошо  осведомленных  очевидцев  событий  обронил интересную фразу:  «Александр  II был  женолюбом, а не юбочником». Различие  достаточно тонкое, но в нем есть кое-какой смысл. Не знаю,  что имел в виду автор этого афоризма, но, думается, нечто вроде того, что «случаи» и мимолетные  романы, которые могли бы удовлетворить обычного юбочника, совершенно не затрагивали сердца  императора и не  давали никакого  успокоения  его  душе. Он был  не сладострастен,  а  влюбчив и  искал  не  удовлетворения  своих  прихотей,  а глубокого  настоящего  чувства.  В этом чувстве его  привлекали  не  столько высокий романтизм  или  острые  ощущения,  сколько желание обрести подлинный покой, тихий и прочный семейный очаг. Ведь брак  с Марией Александровной был не просто семейным союзом, а скорее договором о сотрудничестве,  заключенным сторонами для выполнения определенных государственных обязанностей.

 

Итак, самодержец вновь прибег к помощи Варвары Шебеко, именно через нее Кате  посылались сласти  и  фрукты.  Устроить это  было  нетрудно, поскольку услужливая Варвара приходилась родственницей начальнице Смольного института госпоже  Леонтьевой,  которая также оказалась втянутой  в  разворачивавшуюся интригу.  Однажды  Катя  простудилась  и  попала  в  институтскую  больницу, встревоженный император  инкогнито  посещал ее в  палате, а  устраивала  эти визиты   все  та  же  Шебеко.  Последняя  подружилась  и  с  княгиней  Верой Долгорукой,  одолжила ей деньги,  выданные для этой цели  Александром  II, и расписала  перед ней блестящие перспективы, открывающиеся перед  ее дочерью.  Обедневшей княгине эти перспективы показались  действительно много обещающим выходом из финансового тупика для ее семьи.

 

Обе  женщины,  единственные  близкие  Кате  в  чужом  Петербурге  люди, усиленно внушали девушке мысль о покорности судьбе, о том, что любовь царя к ней  -  редкая, уникальная  возможность  устроить свою жизнь и  жизнь  своих близких. Однако  Катя продолжала  держаться от  монарха  на расстоянии, и ее сдержанность  воспламеняла  Александра Николаевича больше, чем изощренная опытность его прежних возлюбленных. Пребывание  Долгорукой в Смольном стало мешать  дальнейшему  развитию  романа,  и  Шебеко инсценировала ее  уход  из института «по семейным обстоятельствам». Княжна поселилась у матери,  но это оказалось не лучшим выходом из  положения. Посещения императором их квартиры выглядели бы явным вызовом приличиям, к чему  страстно влюбленный монарх все же  не был готов. Тогда находчивая Варвара предложила, в качестве временного выхода, «случайные» встречи Долгорукой и государя в Летнем саду.

 

В середине 1860-х годов  Александр Николаевич оставался привлекательным мужчиной, находившимся в  расцвете зрелости. Во  всяком  случае, французский писатель-романтик  Теофиль Готье, побывавший в эти годы в России, оставил следующий портрет императора: «Александр II был одет в тот вечер в изящный восточный костюм, выделявший  его высокую  стройную  фигуру. Он был  одет  в белую  куртку, украшенную  золотыми позументами,  спускавшимися до  бедер... Волосы  государя коротко острижены и хорошо обрамляли высокий красивый  лоб.  Черты лица изумительно  правильны и кажутся высеченными  художником. Голубые глаза особенно выделяются благодаря коричневому цвету лица,  обветренному во время  долгих  путешествий.  Очертания  рта  так  тонки  и определенны,  что напоминают греческую  скульптуру. Выражение лица,  величественно спокойное и мягкое, время от времени украшается милостивой улыбкой».

 

Однако для Долгорукой любовь к ней монарха продолжала оставаться чем-то не совсем реальным, хотя постепенно и заполнявшим всю  ее жизнь. Это  давало ей   необычайное   спокойствие,  озадачивавшее  Александра  II.  Он,  будучи человеком порядочным и по-настоящему влюбленным, искавшим ответного чувства, не хотел прибегать к  принуждению,  настойчиво  пытаясь  убедить  Катю  в искренности и чистоте  своей любви.  Та  же относилась к нему  только как  к государю,  то есть владыке земному и почти небесному. Для нее слова «любовь императора» и «любовь к императору»  наполнились совершенно не тем содержанием, каким хотелось бы окружающим. Она абсолютно не понимала, почему мать  и тетя  Вава  (так младшие  Долгорукие  называли Шебеко) бранят ее за «неприличное поведение по отношению к императору»   (формулировка действительно более чем странная). Она готова была почитать, да  и почитала царя  как образцовая подданная Российской империи. Слова же наставниц о том, что она может  потерять тот уникальный шанс, который предоставляет ей слепой случай, проходили  мимо  ее сознания,  поскольку меркантильные  интересы  не играли для нее пока никакой роли.

 

В  1865  году  Екатерина  Долгорукая  заняла  привычное  место  царских фавориток   -   стала   фрейлиной   императрицы  Марии  Александровны,  хотя фрейлинских обязанностей почти не исполняла (императрице тяжело  было видеть и  девушку подле себя). Постепенно регулярные встречи влюбленного монарха  и преклонявшейся  перед ним княжны  дали  свое  дело. Катя  стала привыкать  к императору,  начала позволять  себе  видеть в нем  не  только  владыку, но и приятного  мужчину,  встречала  его улыбкой,  перестала дичиться.  Между тем свидания  в Летнем саду, на глазах  праздной  публики становились все более неудобными. Встречая в саду Александра II с   Долгорукой,  петербуржцы шептались:  «Государь   прогуливает  свою  демуазель».   В   целях  усиления конспирации  встречи были  перенесены на аллеи парков Каменного,  Елагиного, Крестовского островов столицы.  Конкретные  места свиданий,  как  поля  битв военачальниками, заранее  выбирались Шебеко, остававшейся главным хранителем высочайших секретов. В мае 1866 года скончалась княгиня Вера Долгорукая, так и  не  сумевшая сделать  свое  полтавское  имение  прибыльным  и  обеспечить приличное  приданое  дочерям.  Теперь Тепловкой  распоряжался,  и достаточно бестолково,  старший сын  Долгоруких Михаил, который мог посылать братьям  и сестрам по 50 рублей  в год, смешную сумму для столичных офицеров и барышень большого  света.  Катя  и  Маша  продолжали  получать стипендии  из  средств государя (хотя старшая из них уже не училась в Смольном). Братья, окончившие корпуса, перешли на службу в военное ведомство.

 

Влюбленные  же продолжали скитаться в поисках укромных мест свиданий, в Петербурге  таких  мест  оказалось   на  удивление  мало.   Одно  время  они встречались  на квартире брата  Кати  Михаила, но тот,  боясь  общественного осуждения, отказал им  в  приюте, чем очень  удивил императора. Нашему герою казалось, что  никто в городе не  замечает его отношений с  Долгорукой, хотя петербургское  общество  уже  начало  судачить в  предвкушении  грандиозного скандала.  Как  говорили,  Александру Николаевичу  вообще  была  свойственна уникальная способность верить,  что никто не  видит того, чего он не  хочет, чтобы видели. А  может  быть, все  объяснялось  тем, что монарх  считал, что никому не должно быть дела до его личной жизни. В июне 1866 года в Петергофе праздновалась очередная годовщина свадьбы  Николая I и Александры Федоровны.  В  трех верстах от главного Петергофского дворца находился замок  Бельведер, покои которого предоставили гостям праздника. Сюда Варвара Шебеко и привезла ночевать  Долгорукую,  а  сама  устроилась в  соседних  апартаментах,  чтобы создать впечатление,  что  девушка  постоянно  находилась под  ее  неусыпным наблюдением. В тот  вечер  Катя  отдалась императору, и  тогда же  Александр Николаевич сказал  ей:  «Сегодня я,  увы,  не  свободен,  но  при первой  же возможности я женюсь на тебе, отселе я считаю тебя своей женой перед  Богом, и  я  никогда  тебя  не  покину».  Дальнейшие  события  показали, что  слова императора в столь деликатных вопросах не расходились с делами.

 

Расстаться, правда  на непродолжительное время, им пришлось достаточно скоро.  Петербургский «свет»  узнал о  происшедшем  в Бельведере практически тотчас (бог  весть, как  это  происходит, но ведь есть поговорка  или чье-то удачное  выражение: в России  все тайна,  но ничто  не секрет).  И Екатерина Михайловна была  вынуждена  уехать  в  Италию,  чтобы  дать время  пересудам уняться.  Слухи  все   равно   поползли   по   столице,  причем  воображение представителей  бомонда  оказалось  гораздо  грязнее,  чем у простолюдинов, которые видели в Долгорукой всего лишь императорскую «демуазель». В «верхах» же утверждали, что княжна невероятно развратна чуть ли не с пеленок, что она ведет себя нарочито вызывающе и, чтобы «разжечь страсть императора», танцует перед ним обнаженная на столе (вообще-то подобные предположения оскорбляли не только Долгорукую, но и  самого  Александра Николаевича.  И вообще,  кому какое было  дело, чем и как  они  занимались?). Судачили  и о том, что она в непристойном  виде проводит  целые  дни и якобы  даже  принимает посетителей «почти  не одетой», а  за  бриллианты  «готова  отдаться  каждому».  Вот  уж воистину, мера испорченности и злости определяет оценку происшедшего.

 

После  отъезда  Долгорукой  в  Италию  на  первый  план  вновь  выходит мадемуазель Шебеко, пытавшаяся затеять очередную головокружительную интригу.  Считая, как многие другие «наблюдатели», что роман с  Екатериной Михайловной является лишь минутной  прихотью императора, она, чтобы не  потерять  своего влияния  в Зимнем,  решает  заменить уехавшую Долгорукую ее  младшей сестрой Марией. К удивлению Шебеко и иже с ней, фокус не удался, отношение монарха к старшей  Долгорукой оказалось абсолютно серьезным.  Александр  II, придя  на встречу с Марией,  поговорил с ней около  часа  о ее  житье  и  материальном положении,  подарил кошелек, наполненный червонцами,  и удалился. Для него с недавних пор не существовало других женщин, кроме Екатерины Михайловны.

 

Чтобы вновь увидеться с  ней, монарх ухватился за первую подвернувшуюся под  руку  возможность.  В  1867  году  Наполеон  III  пригласил  Александра Николаевича посетить Парижскую Всемирную выставку. Визит русского императора во  Францию не планировался, к  тому же  он  был опасен, поскольку  в Париже осело  много поляков,  покинувших  родину после неудачи восстания 1863 года.  Однако  уже  в июне  1867 года царь прибыл в столицу Франции, куда из Италии спешно приехала и его возлюбленная. Французская полиция, бдительно следившая за  безопасностью русского высокого гостя, аккуратно фиксировала  ежедневные свидания Александра  и  Екатерины, ставя о них в известность своего монарха.  По возвращении  на родину влюбленные продолжали встречаться  ежедневно, едва соблюдая правила конспирации, а точнее, установленные  приличия. Тогда же по свидетельству  фрейлин императрицы Марии  Александровны Тютчевой и  Толстой, государь поведал  жене о своей любви к Долгорукой. Мария Александровна ранее никогда ни  с кем  не обсуждала прежних увлечений мужа, она  не  допускала в своем присутствии  никаких  разоблачений  или осуждений  и этой  его измены.  Точно так же, вероятно, не без влияния матери, вели себя дети императора, не решаясь  даже  между  собой  обсуждать поведение отца.  Императорская  семья всячески пыталась  соблюсти внешние приличия, а может быть,  затаилась перед лицом надвигающихся потрясений.

 

Зато «свет» гудел, как растревоженный улей.  Он особенно строго осуждал наследника престола, великого князя Александра Александровича за то, что тот не решился  выступить  против отца, чтобы  защитить интересы  династии.  Но, во-первых,  цесаревич,  как и  его супруга,  пытался  протестовать. Однажды, сорвавшись,  он  выпалил,  что не  хочет общаться  с «новым  обществом», что Долгорукая «плохо воспитана» и ведет себя возмутительно. Александр II пришел в неописуемую ярость, начал  кричать на сына, топать ногами и даже пригрозил выслать его из  столицы.  Чуть позже  жена наследника великая княгиня  Мария Федоровна открыто заявила императору, что не хочет иметь дела с его пассией, на что тот возмущенно ответил: «Попрошу не забываться и помнить, что ты лишь первая  из  моих подданных!» Бунта в собственной семье государь потерпеть не мог и  был готов подавить его  любыми средствами. Кроме того, речь в  данном случае шла не просто о приличиях,  а о свободе  и защищенности личной  жизни монарха, что было для нашего героя очень важным.

 

Иными словами, и это во-вторых, положение великого  князя Александра Александровича  являлось  настолько  деликатным,  что  его  вмешательство  в сердечные дела отца  могло  повлечь за  собой  скандал,  а  то  и  раскол  в императорской  фамилии,  грозящий  непредсказуемыми  последствиями. Позицию, занятую членами первой  семьи Александра II,  лучше всего, пожалуй, выразила императрица,   заявившая:  «Я   прощаю  оскорбления,  нанесенные   мне,  как монархине, но я не в силах простить  тех  мук, которые  причиняют  мне, как супруге». Мария Александровна мудро сместила акценты: не затрагивая династических  проблем, которые  касались  всей страны (права  ее детей на престол  были для императрицы несомненны), она сделала упор на проблемах чисто семейных, бытовых, которые, по правилам хорошего тона, не подлежат обсуждению с посторонними.

 

Если супруга императора и  его дети вели себя  достаточно осторожно и разумно, то высшее  общество и бюрократия  жаждали разоблачений, скандала, а потому перешли  в  решительное  наступление.  Чего  только  не  говорили  об Александре Николаевиче и в чем только  его не обвиняли! Ходил упорный слух, что  им управляет (это вообще  излюбленная тема, когда речь заходит об обвинении самодержцев) «отвратительный триумвират», состоявший из Екатерины и Марии Долгоруких,  а  также Варвары  Шебеко.  В  подтверждение этого рассказывали, как последняя однажды о чем-то настоятельно просила Александра II, а тот вяло отбивался, повторяя: «Нет, нет, я уже говорил вам, я не могу, я не должен  этого делать, это невозможно». Кстати, вы можете, прочитав этот пассаж,  сделать вывод  о том, что императором управляли? Мне на ум приходит совершенно обратное [12].

 

Строгие придворные дамы, добродетель которых сомнениям не подвергалась, утверждали, что поведение государя провоцировало бурный рост распущенности в стране: увеличилось число разводов, внебрачные дети превращались в законных, почти беспрепятственно  стало  возможно жениться  на  супруге  соседа, купив соответствующее   решение   духовной   консистории.  Какие   социологические исследования лежали  в основе этих утверждений, трудно  сказать,  но  больше всего строгих  дам возмущало то,  что государь, узнавая  о подобных случаях, обычно говорил: «Что поделаешь, такое нынче время...» - и никого  не ссылали в монастыри, не штрафовали, не  приговаривали к церковному  покаянию. А ведь дамы возмущались  напрасно,  император был совершенно прав. Через 10-15  лет разводов  стало  еще  больше,  вряд  ли уменьшилось и  количество внебрачных детей, но эти факты перестали вызывать у публики повышенный интерес, служить причиной  громких  скандалов. Да и  что плохого в  том,  что внебрачные дети стали  спокойно носить  фамилии своих настоящих  отцов, а любящие друг друга люди могли соединять свои судьбы?

 

Не  оставил,  естественно,  в  покое   «свет»  и   Долгорукую,  которой доставалось  даже больше,  чем  императору.  Для придворных дам  она  вообще потеряла  имя,  проходя  в  их  разговорах  как  «упомянутая  дама», «тайная подруга», «барышня», «особа» и  т. п.  Одна из фрейлин, описывая Долгорукую, создает  портрет  не  княгини-смолянки,  а  полуграмотной  цветочницы  Элизы Дулиттл  из  пьесы Бернарда  Шоу  «Пигмалион».  «Я  впервые  услышала  голос княгини,  - пишет  она, -  и была поражена  его вульгарностью.  Она говорила почти не открывая рта, и, казалось, слова ее выскакивали через нос.  Лицо ее имело  овечье выражение, а глаза навыкате, как у  всех близоруких  людей, не выражали ничего». Одним словом, как говорила героиня  «Пигмалиона»: «Кэптеп, купите фиялки у бедной девушки».

 

У  родственников  Александра II  его возлюбленная,  по  вполне понятным причинам, вызывала  еще большую антипатию. Великая княгиня Мария Павловна в письме  гессенскому  принцу Александру сообщала:  «Она (Долгорукая  - Л. Л.) является  на  все  семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей  визиты. И  так как  княгиня  весьма невоспитанна, и у нее нет ни такта, ни  ума, вы можете себе представить, как всякое наше чувство просто топчется ногами, не  щадится ничего». Так и подмывает посочувствовать: бедные! Вот ведь несчастье свалилось на голову - император влюбился.

 

В свою очередь, монарх неоднократно делал попытки объясниться с родней. В конце 1870-х годов он писал сестре Ольге Николаевне (в замужестве королеве Вюртембергской), прекрасно понимая, что содержание его письма обязательно станет известно  и остальным родственникам: «Княжна Долгорукая, - говорилось в  послании, - несмотря  на свою молодость, предпочла отказаться от всех светских развлечений и удовольствий,    имеющих  обычно  большую привлекательность для девушек ее возраста, и посвятила всю свою жизнь любви и заботам  обо  мне. Она  имеет  полное  право  на  мою любовь,  уважение и благодарность. Не видя буквально ничего, кроме своей единственной сестры,  и не вмешиваясь ни в какие дела, несмотря на многочисленные происки тех, кто бесчестно  пытался пользоваться  ее  именем, она  живет  только для  меня, занимаясь воспитанием наших детей, которые до сих  пор доставляли нам только радость». Эти слова императора действительно стали известны  всем, кому они были адресованы,  но  их не услышали,  предпочитая  упиваться  «несчастьем», выпавшим на долю династии.

 

Паника   родственников  Александра   II  еще  более   усилилась,  когда Долгорукой и  ее  детям от императора (Георгию  и Ольге) был пожалован титул светлейших князей Юрьевских. Чем  же  этот титул так напугал  представителей клана  Романовых?  Что  касается  самой Екатерины Михайловны,  то  прозвание «Юрьевская»  должно  было  напомнить всем об  одном  из  предков  Романовых, боярине начала XVI века Юрии Захарьине, а также о знаменитом Рюриковиче Юрии Долгоруком.  Однако  гораздо  более важным  этот  указ  оказался  для  детей Екатерины  и  Александра.  Во-первых, император  не  хотел  оставлять их  на прежней  фамилии,  опасаясь,  что после  его кончины  род Долгоруких  от них отречется  и они  превратятся в бесфамильных  бастардов. Во-вторых, в  указе названы  Георгий Александрович  и  Ольга  Александровна - здесь все  дело  в отчестве,  в  официальном признании того, что император является их отцом. С точки зрения родни  Александра II,  это  уже становилось опасным. Апогея  же паника  в  «верхах» достигла в 1880  году, когда  слухи о желании императора узаконить свои отношения с Долгорукой стали обретать реальность.

 

Что, собственно, заставило родню Александра Николаевича так нервничать, почему  она сочла складывающуюся ситуацию  из ряда вон выходящей?  Ведь даже если  говорить только о  XIX  веке, то  адюльтеры, скажем,  Александра I или Николая I не  были секретом и  не вызывали особых  волнений, тем более столь бурной реакции.  Надо сказать, что сам Александр II, во всяком случае до середины 1860-х годов,  придерживался достаточно ортодоксальных  взглядов на проблему личной жизни членов царствующей фамилии. В  1865 году он, наставляя наследника престола,  говорил: «...  запомни хорошенько,  что я тебе  скажу: когда  ты  будешь  призван  на  царствование,  ни в  коем случае  не давай разрешения на морганатические браки в твоей  семье - это расшатывает трон».  Чуть  позже,  когда его братья  Константин  и Николай Николаевичи вступили в прочные  связи  с актрисами балета  и разрушили законные браки, Александр II негодовал: «Как? Незаконные связи, внебрачные дети в нашей семье, ведь у нас никогда не было ничего серьезнее гостиных интрижек!»

 

Видимо,  здесь-то  и  зарыта  собака.  Гостиные  интриги  в царствующей фамилии вполне допускались, даже  были в  порядке вещей, а  вот «незаконная» любовь,  морганатические  браки,  внебрачные дети, объявлявшиеся  законными, оказывались  моветоном, поводом  для скандалов.  Теперь прежние высказывания Александра II оборачивались против  него самого. Императорская семья, двор и особенно  приближенные цесаревича были в ужасе не от  самого факта увлечения Александра  Николаевича  Екатериной  Долгорукой  (любовная  интрижка  -  это сколько душе угодно!). Их крики об «оскорблении» величия монарха должны были скрыть страх перед введением в царскую семью  незаконнорожденных детей, старший из которых мог, в случае поддержки его императором, претендовать на престол. Противоречить Александру II, как уже отмечалось, в данном случае не рекомендовалось.  Всесильный  шеф жандармов, доверенное  лицо государя П. А.  Шувалов позволил себе сказать, что  монарх находится под влиянием Долгорукой и  поэтому  способен на ужасные безумства. Более того, он  пообещал:  «Но  я сокрушу эту девчонку!» Через несколько  дней Шувалов был отправлен послом  в Лондон, видимо, для того, чтобы сокрушать Туманный Альбион.

 

А может  быть, Екатерина Михайловна  действительно  оказывала  какое-то негативное  влияние  на  политический курс, проводимый императором? Ведь частную жизнь монархов ни в коем случае нельзя считать пикантным довеском к его внутри- и внешнеполитической деятельности. Она (частная жизнь) постоянно и непосредственно оказывалась связанной с жизнью государственной. Да и дыма, как говорят, без огня не бывает. Что ж, посмотрим.

 

Александр II не  раз делал попытки познакомить Долгорукую с  механизмом управления империей, более того, ни одного серьезного решения в конце 1870-х годов он не принимал, не проговорив возможные варианты этого решения с новой супругой. Едва ли  император ожидал от Екатерины Михайловны ценных и мудрых решений или подсказок,  ему, скорее, был необходим внимательный, благожелательный  слушатель, моральная опора, сопереживание его  трудам  и заботам. В условиях усиливавшегося противостояния власти и революционеров, роста непонимания между Зимним дворцом и обществом все большее сближение  со второй  супругой  было  вполне  естественным. Долгорукая же  в  подавляющем большинстве случаев  лишь  отражала  взгляды своего мужа,  будь  то  вопросы внутренней политики или проблемы их частной жизни. Самостоятельные решения не были ее стихией, что, судя по всему, вполне устраивало монарха.

 

Мы уже  неоднократно называли Долгорукую-Юрьевскую  супругой Александра II, но еще ни  слова не  сказали об их  свадьбе. С приближением сороковин со дня  смерти императрицы Марии Александровны государь все настойчивее стал говорить о   возможности  официальной женитьбы на княжне Юрьевской. Государственный  секретарь Е. А. Перетц  не  сомневался в  том,  что именно Екатерина Михайловна подвигла монарха к столь важному и непростому шагу. По его  словам, в 1880 году, накануне традиционного отъезда Александра II на отдых в Ливадию речь зашла о возможном покушении террористов на его жизнь. В этот момент Юрьевская бросилась к ногам  государя и умоляла его взять ее с собой в царский поезд, чтобы  в случае несчастья  погибнуть  вместе с ним.  Александр Николаевич был тронут этим  порывом и, опасаясь того, что в случае его гибели от рук революционеров Долгорукая с детьми останется без подобающих ей состояния и имени, решился на второй брак. Трудно сказать, что в данном случае сыграло большую роль: просьбы княгини или деятельность террористов, вдруг выступивших в несвойственной им роли Гименея, но решение императором действительно было принято именно в те дни.

 

4 июля  1880 года  в Царском Селе император  неожиданно вызвал  к  себе министра двора В. А. Адлерберга и не слишком твердым голосом объявил, что решил венчаться с  княгиней  Юрьевской.  Министр  двора  знал  о любовных увлечениях Александра II  даже  больше, чем духовник государя. Почти все денежные выплаты проходили через  канцелярию  именно  этого  министра,  и Адлерберг был прекрасно осведомлен о многом из того, о чем говорить было не принято. Он никогда не допускал  никакой  утечки  информации, хотя среди любопытного и постоянно  ведущего интриги двора это было  достаточно сложно.  Новости  и слухи  здесь передавались  из  уст в уста,  искажаясь до неузнаваемости, но источником этих новостей Адлерберг никогда не был. Однако такого поворота событий не ожидал даже этот многоопытный министр, который в первый момент был явно ошарашен решением государя.

 

Он  попытался указать  на возможное  падение престижа  царской  власти, говорил о возмущении и даже презрении общества, которое может ожидать старую и новую царские семьи. Александр  II,  почувствовав,  что  ему  не  удастся убедить министра,  вышел  из  кабинета, уступив право на переговоры с Адлербергом Екатерине Михайловне. Ее сумбурной,  но решительной атаки  тот отразить не сумел, и ему пришлось смириться, согласившись на роль свидетеля в этой  необычной свадьбе. Как  министр  и  предполагал,  гнев и  возмущение «света» после состоявшейся церемонии обрушились и на него.

 

6   июля  1880  года  в  небольшой  комнате  нижнего  этажа  Большого Царскосельского дворца у скромного алтаря походной  церкви  состоялся  обряд венчания. Были приняты  строжайшие меры к тому,  чтобы никто  из  караульных солдат или офицеров, ни один  дворцовый слуга не заподозрили о происходящем. Можно подумать, что речь шла о каком-то постыдном поступке, но скорее всего Александр II заботился о том, чтобы его родня не  попыталась  сорвать обряд венчания. Государь был одет в голубой гусарский мундир, невеста - в простое светлое платье. Венчал их протопресвитер Ксенофонт   Никольский, а присутствовали на церемонии граф Адлерберг, генерал-адъютанты  Рылеев  и Баранов, сестра невесты Мария Михайловна  и неизбывная мадемуазель  Шебеко.  Все  они  позже  подверглись  некому подобию остракизма со стороны  большого «света».

 

После  этого  события  Романовы  потеряли  даже  формальный  повод  для игнорирования  Долгорукой-Юрьевской.  Племянник  императора, великий  князь Александр  Михайлович   так  описывал  полуофициальное  представление  новой супруги  императора его родне:  «Когда Государь вошел в столовую, где уже собралась вся семья, ведя под руку... молодую супругу, все встали, а великие княгини присели  в  традиционном  реверансе,  но  отводя глаза в  сторону...  Княгиня Юрьевская  элегантно ответила реверансом и села на место императрицы Марии Александровны.  По  любопытству я  внимательно  наблюдал за ней... Она была явно очень  взволнована... Часто она поворачивалась и слегка пожимала его  (Александра II - Л. Л.) руку. Ее усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание...  Когда мы  возвращались домой, моя мать сказала отцу: «Мне  неважно, что ты думаешь или  делаешь, я никогда не признаю эту наглую авантюристку».

 

А «наглая авантюристка», не  привыкшая к большому «свету»,  тем более к узкому  кругу императорской  родни, наверное,  выглядела то  растерянной, то развязной,  нарушая  мелкие   правила   строгого  этикета,  допускала  чисто психологические промахи. Но она  безусловно искренне  пыталась расположить к себе и  к своим  детям  родственников мужа,  сохранить мир  в большой  семье Романовых, доказать, что она действительно любит человека по имени Александр Николаевич, а не его положение монарха. Убедить родню мужа в этом она так  и не сумела (да и  вряд ли это вообще можно  было  сделать), и отношения между ними остались  достаточно напряженными. Так  стоило ли государю жениться  на Екатерине Михайловне Долгорукой-Юрьевской и идти на столь серьезные потери и жертвы? Вопрос не  слишком  умный и довольно  нахальный,  однако, поддаваясь понятной слабости, так хочется обсудить его, несмотря на явную бесполезность этого занятия. В конце концов, доверительный разговор и не должен  постоянно касаться исключительно многомудрых предметов, иначе он грозит превратиться в академическую дискуссию.

 

Удивительно,  что императора, с одной стороны, упрекали в мезальянсе, а с другой - осуждали за  появление у  него  в семье незаконнорожденных  детей (иными словами, ему не оставляли никакого выхода из создавшегося положения).  Попробуем разобраться в сложившейся  ситуации спокойно и непредвзято. Именно Долгорукая дала  ему  возможность  освободиться от необходимости искать  все новых и  новых  любовниц, брак с  ней связал  нашего  героя с женщиной,  чьи чувства и мысли он  уважал и в беседах с которой  находил покой, позволявший ему  отвлечься от  бесконечной  череды  дел и  забот. Да, можно сказать, что монарх  многое  потерял от этого брака.  Его вторая  супруга  способствовала росту  критики  в  его, государя,  адрес, вызывала  раздражение значительной части общества.  Зато она своими заботами опровергла грустный, но  абсолютно справедливый  афоризм Жана де Лабрюйера, гласящий: «Королю не хватает только прелестей  личной жизни».  И  вообще, навязывая  крупным  государственным  и общественным деятелям  свои вкус  в  выборе жен и подруг,  не пытаемся ли мы примазаться к их деяниям, к их славе, укорить их за упущенные, с нашей точки зрения, возможности?

 

Можно, конечно, понять и родственников императора, они имели совершенно законный повод для беспокойства. Сохранились  сведения  о том, что Александр II возлагал  большие  надежды  на старшего сына  от второго брака - Георгия.  «Это настоящий  русский, - говорил он, - в нем по крайней мере течет русская кровь». Означало ли  это, что самодержец  подумывал о возведении Георгия  на престол  в  обход  великого  князя  Александра Александровича, сказать очень трудно, хотя и отбрасывать  такую возможность с порога было бы не правильно, особенно в свете того,  что монарх, как мы знаем точно, помышлял о коронации княгини  Юрьевской.  Во  всяком  случае,  по его  приказу  в государственных архивах велись активные  поиски  подробностей  коронации  второй жены  Петра Великого Екатерины Алексеевны, а также полным ходом шло составление сценария будущего торжественного акта.

 

Очередной призванный спасти в трудную минуту Россию, диктатор М. Т. Лорис-Меликов,  посвященный в планы монарха, нашептывал ему: «Для России будет  большим счастьем иметь, как и в былые времена, русскую царицу». Находились и другие придворные знатоки древней истории, которые уверяли, что отныне для империи начинается новая  эра.  Они  имели  в виду, что  первый Романов,  Михаил  Федорович, был  женат тоже на  Долгорукой, таким  образом, матримониальный  круг замкнулся,  давая  стране, по  их мнению,  надежду  на процветание под водительством истинно русских монархов. Как было бы чудесно, если  бы  чистота  крови монархов  действительно  гарантировала благополучие государства, сколько проблем сразу бы отпало само собой!

 

Естественно,  что   противники  второго  брака  Александра  Николаевича осудили не только факт его женитьбы, но, воспользовавшись ею, не преминули подвергнуть  сомнению все, что  составляло смысл царствования  нашего героя. «Поставив на одни весы, -  писала, к примеру, Толстая, - свое личное счастье и роль монарха-самодержца, он разрубил гордиев  узел, не думая о дальнейшем».

 

Государю всегда не хватало широты ума. Факты обыкновенно представлялись ему изолированными,   оторванными   от   целого... Отсюда спорные  решения  и поспешность,  с  которой  он  осуществлял не созревшие  проекты». В  первую очередь фрейлина имела   в  виду   проект  так   называемой   конституции Лорис-Меликова,  а  может  быть,  она  метила и вообще во все реформы царствования Александра II. Интересно, что представители и правого, и левого общественных лагерей все  больше  сливались  в  своем  неприятии  поведения монарха, хотя и исходили из совершенно разных посылок.

 

К концу 1870-х годов угроза гибели государя от рук террористов стала не просто велика, но все более превращалась в жестокую реальность.  Осенью 1880 года  Александр II даже  составил  завещание,  стараясь  обеспечить хотя  бы материальное благополучие своей второй семьи. В  этом документе в частности, говорилось:  «Государственные процентные бумаги,  опись которых прилагается, помещенные от моего имени в  Государственный банк  5  сентября 1880  года, в сумме три  миллиона две тысячи девятьсот семьдесят рублей есть собственность моей    жены    и    наших    детей».    Император    позаботился     и    о государственно-династической  поддержке Юрьевских, обратившись  к наследнику престола с письмом, в котором были такие слова: «Дорогой Саша. В случае моей гибели поручаю  тебе  мою жену и детей». Не  выполнить подобную просьбу отца великий князь никак не мог.

 

Между тем княгиня  Юрьевская, Лорис-Меликов,  великий  князь Константин Николаевич и некоторые другие  лица из окружения монарха сумели уверить его, что существует реальное спасение от революционной угрозы. Оно заключается в наделении избранных  страной депутатов законосовещательными полномочиями, некотором смягчении  традиционного самодержавия, иными словами, в принятии того или иного проекта  конституции. В конце февраля 1881 года Александр Николаевич объявил жене: «Это сделано. Я подписал  Манифест. В  понедельник утром он появится  в газетах и,  надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что возможно. И все это - благодаря тебе». Не суждено было ни российским подданным увидеть то, что им в очередной раз даровал монарх, ни Екатерине  Михайловне насладиться благодарностью народа. 1 марта 1881 года взрыв бомбы,  брошенной террористами, оборвал жизнь Александра II. Получив деньги, завещанные мужем, княгиня Юрьевская с детьми  уехала  в Ниццу, где и умерла в 1922 году.  Реликвии, вывезенные ею из России, после ее смерти попали на аукционы Парижа и Лондона, где  и  были куплены музеями,  отнюдь  не российскими, и частными лицами, среди которых русских тоже не наблюдалось. То  ли время было слишком горячее,  то  ли  порвалась  связь  времен,  и  память  о  царе-освободителе оказалась в России никому не нужной.

 

После смерти отца великий князь Александр Александрович,  не склонный к социально-политическому  реформаторству, думал не столько о детях отца от второго  брака, сколько о наличии  подписанного покойным императором проекта конституции  Лорис-Меликова. С одной стороны, конституция могла вызвать очередной взрыв общественного   энтузиазма и  укрепить позиции  трона.  Осуществление проекта нанесло бы серьезный  удар по революционному движению, заставив  народников искать  иные методы  борьбы  с режимом, нежели бомбы и револьверы. Однако, с другой стороны, проект Лорис-Меликова вполне мог стать первым шагом к ограничению самодержавия,  что совершенно не соответствовало идеям и планам наследника престола. Впрочем, Александра II,  останься  он в живых, отношение  его  преемника к конституционным проектам волновало  бы не слишком сильно.

 

В конце 1870-х-начале 1880-х годов  Александр Николаевич в  кругу новой семьи часто  и  охотно обсуждал планы своего ухода на заслуженный отдых. Закончив социально-экономическое и политическое  реформирование   России император намеревался через шесть месяцев, самое большее через год, отречься от престола и вместе с женой и детьми уехать в Ниццу, предоставив Александру Александровичу заботиться о процветании  государства. Эта мечта нашего героя так и осталась мечтой, однако она наводит на некоторые серьезные размышления об изменении  психологии ценностных ориентиров в императорской семье. И надо сказать, что в своих размышлениях по этому поводу мы с  вами будем далеко не одиноки.

 

В одном из исторических исследований, посвященных  династии Романовых, справедливо  утверждается, что, начиная с Николая I: «Быт и нравы императорской фамилии   становятся  все  более   буржуазными,   все  теснее сближаются с жизнеустройством даже не столько богатых российских помещиков, сколько состоятельных европейских  буржуа». Не  будем  спорить  по  поводу начального момента этого процесса или  строго поступательного его характера.  Для  нас  в  данном  случае  важнее  то, что  слова «все  более буржуазными» означают прежде всего все более заметное разграничение   монархами себя-самодержца  и себя-личности.  Если говорить  о Романовых  XIX  века, то наиболее четко и остро это разграничение просматривается именно во времена Александра  II. Долг монарха  призывал его,  забыв о частных  интересах и желаниях, всеми  силами защищать  абсолютную власть и права династии; долг и чувства  честного и  частного человека заставляли нашего  героя заботиться в первую  очередь  о благополучии  и  покое  семьи,  об  обычном  человеческом счастье.

 

Александр Николаевич пытался соединить  две, возможно, мало  соединимые вещи: долг государственного деятеля и его право на полноценную личную жизнь. Он пытался доказать обществу, совершенно к  этому  не  подготовленному,  что монархи, как и простые  смертные, имеют  право  не  только  на уважение  и восхищение, но и  на  личное  благополучие в  полном  смысле этого  слова.  Подобная попытка вызывает  особое  уважение,  поскольку оказалась  важной не только для самого государя, но и для его подданных. Помните замечание одной из строгих дам о «росте распущенности» в  обществе,  происходившем  под влиянием  «необдуманных действий» императора? Отказ от  правил нравственного пуризма, от ханжеского поведения всегда ведет к некоторому  всплеску вседозволенности. Но подобный отказ все же необходим для освобождения собственного «я» из-под  гнета замшелых,  по сути средневековых,  правил  и «приличий». Протестовать против  свободы людей в частных интимных отношениях на том основании, что такая свобода ведет к вседозволенности, росту насилия, безобразия  - один  из худших  видов  лицемерия. С таким  же успехом  можно протестовать, скажем, против Жалованной грамоты  дворянству, поскольку  она якобы вызвала увеличение числа помещиков типа Простаковой и Скотинина.

 

Наверное,  в  данном  случае  следует  говорить  не  о  ненужности  или необходимости перемен (с требованиями времени не поспорить), а об умении или неумении  людей  пользоваться  предоставленной  свободой,   о  необходимости постепенной подготовки общества к адекватному восприятию  назревших перемен. В этом отношении, как и в ряде других, Александр II вряд ли  может послужить образцом  правителя (а  существуют ли вообще образцовые главы государства?). Он действовал методом проб и ошибок, импульсивно, проявляя волю  самодержца, опираясь  на авторитет власти не только там,  где это было необходимо,  но и там, где следовало бы идти путем долгих уговоров и обстоятельных объяснений.

 

Однако повторюсь, большое ему  спасибо за  то, что  он  вел безоглядную борьбу за  свое  личное счастье,  за веру  в то,  что каждый  человек  (даже самодержавный монарх) имеет право на поиски, надежду, ошибки, разочарования.  Александр Николаевич стал, по сути, не только  освободителем крестьян (о чем речь еще  впереди),  но  и освободителем  общества  от некоторых заскорузлых привычек, ханжества,  разврата  под покровом внешних  приличий.  Можно вновь (как  и в случае с отменой крепостного права) сказать, что он это сделал под давлением обстоятельств, случайно. Возможно, но ведь он это сделал!

 

Что  же  до  одиночества  монарха в кругу родни,  лоне семьи... Тут все очень  непросто,  вернее,  неоднозначно. Собственно говоря,  вся история с Долгорукой - это бегство Александра II из монаршего одиночества, желание просто по-человечески устроить личную жизнь, иметь возможность хотя бы в семье отдохнуть от вериг величия,  богопомазанности,  неповторимости,  от ответственности  за судьбы миллионов людей. Его предшественники на троне в XIX веке не раз говорили о своем желании как-то  разграничить в себе монарха и  человека,  но  только  Александр  II  сделал  решительный  шаг к  такому разграничению.  И  у  него это  почти получилось.  Казалось, еще  чуть-чуть, месяц,  полгода,  год... Не судьба... И второй круг одиночества не дал себя разорвать, хотя  и  казался  менее  прочным, чем  первый. Но, видимо, накладываясь  один  на  другой,  они  создавали  такой обруч, который  сбить человеку было не под силу.

 

А  все-таки Александр и  Екатерина любили друг  друга на  удивление, на зависть искренне  и  самозабвенно. Их чувство даже не всегда укладывалось в обычные рамки, выплескивалось на  листы бумаги,  переходило в романтические поступки, характерные скорее для «зеленой» молодежи давно прошедших  времен, чем для умудренных жизнью людей второй половины XIX века. После революции в октябре 1917 года в кабинете императора  нашли альбом эротических рисунков профессиональных по форме и  весьма  смелых по содержанию, сделанных Александром Николаевичем. Моделью для этих рисунков послужила Екатерина Михайловна Долгорукая-Юрьевская. В свою очередь,  накануне погребения останков императора в Петропавловском соборе княгиня остригла свои роскошные волосы и положила их в гроб супруга. Наложница, любимая, жена, она прощалась со своим господином, обожаемым мужем...

 

 

Источник «Библиотека Машкова»