Однако к радости  родителей  Саши примешивалась  изрядная  доля грусти, объясняемая предчувствием неизбежно трудной участи сына «В 11 часов (утра. - Л. Л.), - вспоминала Александра  Федоровна, - я услыхала  первый  крик моего первого ребенка Никс (Николай Павлович - Л. Л.) целовал меня... не зная еще, даровал нам Бог сына или дочь, когда матушка (вдовствующая императрица Мария Федоровна  -  Л.  Л.),  подойдя  к  нам,  сказала  «Это  сын». Счастье  наше удвоилось, однако, я помню, что почувствовала что-то внушительное и грустное при мысли, что это маленькое  существо  будет  со временем императором». Эти слова,   хотя   они   и  написаны  задним   числом,  можно   считать  первым предостережением нашему герою. Материнское сердце, как говорят, вещун.

201  орудийный  залп  и   плошки  повсеместной  иллюминации  возвестили москвичам   о  рождении будущего наследника престола, положив начало соответствующим  торжествам по городам и весям Российской империи. Крещение новорожденного произошло в церкви  Чудова  монастыря,  где в свое время крестили  детей  Ивана  Грозного и Алексея  Михайловича  (в  том  числе  и преобразователя России Петра Великого). В первые годы своей жизни Саша попал в  ласковые руки женщин: его  воспитательницами стали Ю. Ф. Баранова и Н. А.  Тауберг, а боннами (то есть нянями) - М. В. Коссовская и А. А. Кристи (тезка знаменитого  автора детективных романов  действительно была англичанкой, что не  удивительно,  поскольку именно англичанки считались в то  время  лучшими няньками в  мире). До  шестилетнего  возраста жизнь  великого  князя не была обременена  чрезмерными  заботами.  Зимой  он  жил  с родителями в Аничковом дворце,  а  летом выезжал  в  Павловск к  бабушке  Марии  Федоровне, которая успешно командовала маленьким  внуком. Впрочем,  эта  властная и решительная дама считала себя главой клана Романовых и стремилась, с большим или меньшим успехом, руководить ими всеми.  Жены  Александра и  Николая Павловичей перед ней трепетали, можно представить себе, как воспринимал ее  команды маленький Николаевич.

С   шестилетнего   возраста   компания  воспитателей   великого   князя становится, как это было принято, чисто мужской. Ее главой был назначен Карл Карлович Мердер, ротный  командир  школы гвардейских подпрапорщиков, ветеран войн с Наполеоном [3].  В. А. Жуковский, близко знавший заслуженного офицера и работавший вместе с  ним  над  образованием наследника, отмечал:  «Отменно здравый  ум,  редкое  добродушие  и  живая  чувствительность, соединенные  с холодной   твердостью   воли   и  неизменным  спокойствием   души  -  таковы отличительные черты  его  характера». Сестра нашего  героя, Ольга Николаевна писала  о   Мердере  в  своих  воспоминаниях:  «Он   не  признавал   никакой дрессировки,  не  подлаживался  под  отца,  не  докучал  матери,  он  просто принадлежал Семье: действительно драгоценный человек!».

Главной  задачей,  поставленной  перед ним  родителями  Саши,  являлось военно-физическое воспитание  великого князя,  включавшее  обучение верховой езде, знакомство  с военными  уставами,  «фрунтом» (строевой  подготовкой  и приемами  с оружием), гимнастические упражнения. Вскоре  Александр увлеченно гарцевал на парадах и разводах,  отдавая звонким голосом команды гвардейским гусарам.  Однако  только  военными  занятиями   воспитатель  великого  князя ограничиться, к счастью, не захотел. В своем  дневнике, к которому  мы будем еще не раз обращаться,  Мердер писал: «Государь дал мне то,  что для  него и для  целой  России  всего  драгоценнее.  Да  поможет  мне Бог исполнить свое великое дело. Буду считать себя  несчастным,  если  не достигну того, что он (наследник. -  Л. Л.)  будет считать  единственным  наслаждением  - помогать несчастным».

В своем желании пробудить в наследнике сострадание, человеколюбие  Карл Карлович не  был ни оригинален,  ни одинок. Лучшие люди России, в том  числе один  из ее  крупнейших поэтов  В. А. Жуковский, желали видеть  в Александре Николаевиче  образец   нравственного  совершенства.  Василий   Андреевич,  в частности,  выразил свое желание в  следующих строках, обращенных к великому князю:

Жить для веков в величии народном,

Для блага всех - свое позабывать,

Лишь в голосе отечества свободном

Люби глас истины свободной,

Для пользы собственной люби,

И рабства дух неблагородный,

Неправосудье истреби...

Старайся дух постигнуть века,

Узнать потребность русских стран,

Будь человек для человека,

Будь гражданин для сограждан.

Проникновенные,  хотя  и  несколько  тяжеловатые  строки  обоих  поэтов позволяют подчеркнуть  одно весьма важное для нашей беседы обстоятельство. С самого  раннего  возраста  на  Александра Николаевича обрушились огромные и, честно говоря, маловыполнимые ожидания современников.  Помимо всего прочего, они хотели, чтобы, совершая на ниве  служения отечеству поистине геркулесовы подвиги,  будущий  император  оставался  скромным гражданином  и  человеком.  Видимо,  от  каждого  венценосного ребенка  современники требовали  или,  по крайней мере,  ожидали того, чего они не нашли  у предшествующих монархов, и от царствования  к царствованию требования росли как снежный ком, а ожидания делались все нетерпеливее. Наследники же престола, прислушиваясь  к подобным пожеланиям, пытались  сопоставить  их со своими  реальными  возможностями, и трудно  сказать, что  они  при этом испытывали  -  то ли гордость от  своего положения, то ли ужас от невозможности исполнить пожелания подданных.

Как  бы  то  ни  было,  благие  намерения Мердера  получили  конкретное воплощение,  особенно после воцарения  Николая  I  в декабре  1825  года.  О событиях  на  Сенатской  площади  у  Александра,   которому  в  ту  пору  не исполнилось и восьми лет, не могло остаться ярких и отчетливых воспоминаний.  День восстания  декабристов  он провел  в Зимнем Дворце вместе  с матерью  и бабушкой под  охраной  гвардейского саперного полка,  шефом которого был его отец.  Однако  нервный тик  Александры Федоровны, начавший  мучить ее  после восстания, и частые упоминания  отцом «друзей 14-го» не давали ему забыть об этом страшном для Романовых событии [4].

Регулярное  обучение  наследника  престола началось  с 1826 года, когда Александру  исполнилось восемь лет.  План  обучения, рассчитанный, как бы мы сейчас  сказали, на десять классов, поручили составить  все тому  же Василию Андреевичу Жуковскому. Причем литературные заслуги Василия  Андреевича  вряд ли принимались  Зимним  дворцом в  расчет. На решение  родителей  наследника повлияло  то,  что поэт  состоял  чтецом при вдовствующей императрице  Марии Федоровне  и  успешно  преподавал русский язык Александре Федоровне.  Данное назначение  еще  раз  убеждает  нас в том, что  иногда совершенно  случайные решения необычайно точно попадают в цель.

Жуковский отнесся к почетному и ответственному заданию весьма серьезно.  Он отпросился с придворной службы  для лечения за  границей,  но использовал отпуск вовсе не для хождения  по  докторам, а для ознакомления  с  новейшими педагогическими системами и приемами. В результате его шестимесячных занятий педагогикой появился план обучения наследника российского престола. В основу своего  плана  Жуковский  положил  идеи  швейцарского  педагога  Песталоцци, который  считал, что в  воспитании человека участвуют три  фактора: личность воспитателя, то есть его  влияние  на питомца своем примером и  убеждениями; сама  жизнь,   то  есть  условия,   в   борьбе  с  которыми   вырабатывается самостоятельность и закаляется характер; наконец, чувство  человеколюбия, сознание долга перед людьми, деятельная любовь к ним.

Главную  идею своего плана  Василий  Андреевич ясно  изложил в письме к императрице Александре Федоровне: «Его величеству, - отмечал он, - нужно быть не ученым и просвещенным. Просвещение должно ознакомить его со всем тем, что в его время необходимо для общего блага... Просвещение в  истинном смысле есть многообъемлющее знание,  соединенное  с нравственностью».  Иными словами, основной идеей плана стало  образование для  добродетели, развитие добрых природных качеств  наследника  престола и  искоренение  его  дурных наклонностей.

История России и  до Жуковского  знала интересных  воспитателей великих князей, достаточно  вспомнить имена  Порошина  при  Павле I или Лагарпа  при Александре I.  Однако  все они,  помимо обучения наследника,  ставили  перед собой  определенные  политические цели  (правда, эти цели так и  не получили реального воплощения) [5].

Александр II воспитывался, не испытывая прямого политического  давления со стороны  педагогов. Основой  его  образования, как уже говорилось,  стало нравственное начало, этические принципы и ценности. Именно  этим целям  были подчинены  все  три  периода  плана  Жуковского.  Первый  из  них  назывался «Приготовление  к  путешествию»  (эпоха романтизма давала себя знать даже  в названиях  разделов педагогических сочинений)  и охватывал период с  8 до 13 лет ребенка. Он включил в  себя краткие сведения о мире, человеке, понятие о религии, знакомство с  иностранными языками. Второй период плана, собственно «Путешествие»  (13-18 лет)  содержал  занятия науками в  полном смысле этого слова.  Жуковский  разбил  науки,  как  это  было принято  в его  время,  на «антропологические»  (история, политическая география, политика и философия) и  «онтологические»  (математика, физическая  география, физика  и  т.  п.).  Третий  этап  -  «Окончание  путешествия»  -  время  от 18  до  20  лет.  Он сопровождался  чтением  «немногих   истинно  классических   книг»,  завершая образование «совершенного человека».

Николай I в  целом одобрил  этот план, сделав  лишь  одно замечание. Он потребовал,  чтобы из него было выброшено изучение древних языков и чтение в оригинале  латинских авторов. Осведомленные люди утверждали, что на  решение императора  повлияло то обстоятельство,  что он сам был  слишком  измучен  в детстве латынью и древнегреческим.  Травма, нанесенная  ему учителями в юные годы,  не  забылась   и  в  зрелом  возрасте,   что  уберегло  его  сына  от многотрудного  знакомства с классической  латынью.  Поскольку  речь  шла  не только об изучении  школьных  предметов, но и о  высоких нравственных целях, которых  должно было достичь воспитание  наследника,  то  по часам оказались расписанными  не  только учебные,  но и  неучебные  (выходные,  праздничные, каникулярные  и т.  п.) дни. Воспитание  нравственно-идеальной  личности  не должно было знать ни перерывов, ни каникул.

Путеводной  нитью образования,  главным его предметом Жуковский  не без оснований  считал историю,  на  примере  которой должны были  вырабатываться правила   поведения,   нормы   жизни  будущего   монарха.  Если   попытаться воспроизвести их вкратце,  то они гласили  следующее: верь,  что власть царя происходит  от  Бога,   но  не  делай  эту  власть  насмешкой  над  Богом  и человеком... Уважай  закон,  если  законом пренебрегает царь,  он  не  будет храним и народом... Люби  и распространяй просвещение. Народ без просвещения есть народ без достоинства. Им  кажется легко управлять, но из слепых  рабов легко сделать  свирепых мятежников... Свобода и  порядок  -  одно и то же...  Окружай себя достойными помощниками... Уважай народ свой...

Отметим, что эти правила, во всяком случае некоторые из  них, наследник усвоил  так  прочно,  что  позднее  старался,  насколько  это  ему  казалось возможным, действовать  в  соответствии  с  ними. Когда  мы говорим  о плане обучения, разработанном поэтом,  то речь идет не только о наборе предметов и общих  установках.  Жуковским тщательно была  продумана  обстановка классной комнаты, зала  для гимнастических упражнений,  мастерской  ручного труда. Он вообще   старался    превратить   обучение    наследника   в   своего   рода священнодействие. «Дверь  учебной  горницы, - писал Василий  Андреевич, -  в продолжение лекций должна быть неприкосновенна... из этого правила не должно быть ни для кого исключения». Исключения не было действительно ни  для кого, включая императора.

Жуковский не побоялся вторгнуться даже не в свою епархию» - в военное обучение  Александра,  которым  ведали  Мердер  и  сам  Николай  I.  Василий Андреевич  опасался,  что  его  воспитанник,  чрезмерно увлеченный  красотой балетной шагистики рот  и  батальонов, яркостью их  мундиров: «... привыкнет видеть  в  народе  только  полк,  в  отечестве - казарму». Мужественный и оправданный демарш поэта-учителя  значительных последствий не имел.  Николай Павлович согласился с тем, что любовь Александра  к внешней стороне  военных дел  может быть опасна,  но  настоял  на  том,  чтобы соответствующие  науки изучались наследником более серьезно. По мнению Николая I из него должен был выйти «военный  в душе», без  этого наследник рисковал быть «потерян в нашем веке» [6].

К  выбору  учителей для своего первенца  император, надо  отдать  ему должное, подошел очень серьезно. Кроме Жуковского, читавшего русскую историю и новейшую отечественную  словесность,  великого князя обучали такие знатоки своего дела, как К. И. Арсеньев - историк, географ, статистик. Незадолго до своего назначения учителем наследника он, по доносу П. Рунича, был уволен из Петербургского  университета  «за  безбожие  и  революционные  идеи».  Эта аттестация  профессора вряд ли соответствовала  действительности, во  всяком случае не помешала ему попасть в Зимний  дворец. К  тому же ряду относился и П.  А.  Плетнев  -  профессор русской  словесности  того  же  Петербургского университета, приятель А. С. Пушкина, издатель журнала «Современник».

Чтобы  Александру  не было скучно в  одиночку  «грызть гранит науки», в соученики ему  определили  двух  его  сверстников -  Иосифа  Виельгорского и Александра  Паткуля.  Выбор  сделан  далеко не  случайный,  содержавший, как оказалось,  двойное  дно.  Иосиф Михайлович Виельгорский происходил из семьи польского  некогда  мятежного  графа М.  Ю. Виельгорского. Последний  был не только  прощен Николаем  I, но и  сделался  другом императорской  семьи,  во всяком случае, был приглашаем к царскому  столу,  сопровождал  императорскую чету в  театр, развлекал  ее  музыкальными  пьесами собственного  сочинения.  Иосиф же остался в памяти окружавших наследника  людей примерным  мальчиком, благородного поведения, всегда умным,  бодрым,  веселым,  то есть служившим неким ориентиром для своего венценосного товарища,  подхлестывавшим  его честолюбие. Позже он  стал  офицером лейб-гвардии  Павловского полка, обещал вырасти в крупного военачальника, но умер от туберкулеза, не дожив  и  до 24 лет.

Александр Владимирович Паткуль как по способностям, так и по прилежанию заметно  отставал от своих товарищей, а потому под рукой всегда был человек, которого наследник легко опережал в учебе, никогда не оставаясь последним среди «одноклассников». Паткуль и позже не сделал той карьеры, которую можно было  бы  ожидать от человека, имевшего высочайшие связи при дворе. Он стал генералом свиты,  петербургским      обер-полицмейстером,  затем генерал-адъютантом, но  на всех этих постах не  высказал  никаких  талантов. Жизнь трех товарищей оказалась четко расписанной на многие годы вперед.  Изо дня в  день  их ожидал подъем в  6.00,  с 7 до 12 - занятия с  одночасовым перерывом, с 12 до 14 - прогулка, с 14 до 15 - обед и вновь занятия до 17, с 19 до 20 часов - гимнастика и  подвижные игры, в 22 - отход  ко сну. Даже во время  прогулок по  Петербургу их обучение не  прекращалось, так как,  по замыслу Жуковского, они  должны  были «обозревать» общественные здания, учебные и научные учреждения,   промышленные   заведения   и   прочие достопримечательности.

Еженедельно у двух Александров и  Иосифа набиралось по 46 часов уроков, а зимой и летом их ожидали еще и экзамены, продолжавшиеся по четыре дня. Эти экзамены имели  для них достаточно неожиданное значение.  Мердер и Жуковский настояли  на том,  что  право  делать  добро является величайшей наградой, и предложили  создать  особую  кассу  благотворительности,  взносы  в  которую составлялись  из сумм, полученных  тремя воспитанниками  за  высшие баллы на экзаменах.  Так  и шло  из года в  год: история,  русский язык,  математика, физика,  философия, геология,  французский, английский, немецкий  и польский языки, рисование, музыка, гимнастика,  плавание, фехтование, танцы,  военные науки, токарное дело - а  два раза  в год  серьезное  подведение итогов,  на котором обязательно председательствовал строгий Папа, император Николай I, с особым пристрастием экзаменовавший старшего сына.

Он любил  повторять детям: «Всякий  из вас  должен всегда помнить,  что только  своей   жизнью   может  искупить   происхождение   великого  князя».  Оказывается,  факт  случайного рождения  в  императорской  семье  надо  было искупать то  ли  как  грех,  то  ли как особую  отметину судьбы.  Мердер и Жуковский, внимательно следившие не только за  успехами  наследника в учебе, но  и за  становлением  его характера, регулярно  докладывали  императору  о проявлении тех или иных черт личности  Александра. «Я теперь гораздо  больше на него надеюсь, - писал в 1828 году Жуковский, - вижу, что имеет он здравый ум, что в этом уме все врезывается  и сохраняется в ясном порядке, вижу, что он  имеет много живости;  вижу, что он способен  к  благородному честолюбию, которое может завести его далеко, если соединится с ним твердая воля;  вижу, наконец, что он способен владеть  собою, посему и  имею право надеяться, что он, как  скорее  поймет всю  важность слова должность,  будет  уметь владеть собою». Под словом «должность»  надо понимать, конечно, долг - слово-символ, слово-ключ, которое отныне будет незримо сопровождать наследника как тень на протяжении всей его жизни.

Тогда же 10-летний  Александр,  получив задание от  учителей нарисовать эскиз  герба  для  своего  флага,  изобразил  на  полулисте  ватмана  скалу, омываемую водой, муравья и  якорь, а вокруг рисунка шел девиз:  постоянство, деятельность, надежда. Оставим в покое девиз - он, скорее всего, выражал то, что от мальчика хотели слышать наставники, а вот  рисунок... Одинокий  утес, неизвестно как занесенный на  него, но без устали снующий муравей, и якорь - символ и надежности и непомерной тяжести.  Невеселые представления были  у наследника о своем блестящем будущем. Вообще  же, он рос  резвым,  физически крепким  подростком,  многое  схватывал, что называется, на лету, умел нравиться людям, был  добр  и сентиментален,  обожал своих  родных, особенно мать  и  сестер.  Доброта  и  сентиментальность быстро стали чертами его характера, а черты характера - это те инструменты, с помощью которых мы пытаемся приспособиться к окружающей нас действительности. Так что наш герой выбрал не самый плохой набор инструментов.

Однако  наставники постоянно отмечали и  те  негативные черты характера великого  князя,  которые  требовали,  по  их  мнению,  исправления  и  даже искоренения.  Самым  неприятным и  непонятным  и  для них,  и для  родителей Александра была  странная  апатия, хандра,  нападавшая на ребенка совершенно внезапно и погружавшая его в некое подобие транса. В такие  минуты  для него не существовало  ни уроков,  ни игр, ни соучеников  или наставников,  и  он, разоткровенничавшись,  начинал говорить, «что  не хотел бы  родиться великим князем».  Это  состояние особенно усиливалось, когда наследник сталкивался с задачей, которую ему не удавалось решить сразу,  одним  махом.  И кто знает, были  ли такие проблемы  связаны только  с  учебными  занятиями?  Прежде чем порассуждать  на  эту  тему,  приведем еще  одно  свидетельство  из «Записок воспитателя» Мердера.

«В  великом князе, - растерянно свидетельствовал генерал, - совершенный недостаток  энергии  и   постоянства;  малейшая  трудность  или  препятствие останавливает  его   и  обессиливает.  Не помню, чтобы когда-нибудь он чего-нибудь желал полно и настойчиво.  Малейшая  боль, обыкновенный насморк достаточен, чтобы сделать его малоспособным заняться  чем бы  то ни было...  Ему случается провести час времени, в продолжение которого ни одна мысль  не придет  ему  в   голову;  этот  род  совершенной   апатии  меня  приводит  в отчаяние...» Мердер, понятно,  говорит  здесь  о  не  слишком частых минутах хандры,  которая  иногда  нападала на  наследника, потому что вообще-то, как отмечал во многих местах своего дневника генерал-воспитатель, его воспитанник рос энергичным и веселым мальчиком. Интересно, а откуда  генерал знал, что  ни  одна мысль  не  приходила в голову Александру во  время  его «транса», если ребенок в такие минуты практически ни с кем не разговаривал?

Другой чертой характера наследника, волновавшей воспитателей, была его, как они это  называли, «невыдержанность». Тот же Мердер вспоминал, как во время  прогулки  по реке  Виельгорский, дурачась, неосторожно  вел шлюпку и зачерпнул бортом воду. Великий князь так рассердился, что схватил Иосифа  за шею и дал  ему несколько пинков, прежде чем вмешались воспитатели, сделавшие выговор наследнику. Уже став императором, Александр Николаевич мог накричать на незадачливого собеседника, в сердцах плюнуть в него, но тут  же  обнять и просить  прощения.  Подобные  сцены  не являлись,  конечно, нормой поведения монарха, но они действительно случались. И кто знает, не были ли эти крики и плевки человека, родившегося наследником  престола,  подавленного  контролем воспитателей, местью или протестом за отсутствие у него нормального детства. Тем более что  вообще-то Александр Николаевич умел прекрасно владеть собой, что он не раз доказывал и на охотах (однажды спас егеря, попавшего в лапы к медведю), и во время  покушений террористов, и во время тушения многочисленных пожаров, случавшихся в Петербурге.

Так откуда же  это  бралось: шармерство и равнодушие  к людям,  острота мысли  и апатия?  Чтобы  нащупать  один из  возможных  ответов, обратимся  к очередному   наставлению-нотации, которыми Жуковский постоянно потчевал царственного воспитанника. «На том месте, - говорил учитель, - которое вы со временем займете,  вы должны будете представлять из себя образец всего,  что может  быть великого в человеке».  Представляете,  читатель, что происходило ежедневно, если  не ежечасно? От наследника, сначала  мальчика,  потом юноши постоянно  требовали  не просто хорошей  учебы  и  приличного  поведения,  а образцовости, эталонности  во  всем. Для ребенка, да и для взрослого,  такой груз  неподъемен, психологически  травмоопасен. Александр должен был  всегда быть настороже, в  полной готовности  захватить  пальму первенства в  учебе, танцах,  гимнастических  упражнениях,  светской  беседе,   и  ни  в  чем  не ошибиться, не  «засбоить». В юношестве  стимулом для него  была  не  столько внутренняя  потребность к лидерству, сколько тщеславие учителей и родителей, а также благоприобретенное желание угодить  взрослым, избежать выговора или, еще хуже, разноса.

И  дело  здесь, конечно, не в природных качествах Александра,  а в  тех установках,   которыми  руководствовались его воспитатели и ближайшее окружение. Самые  простые  вещи  -  раздумья   наедине  с  собой,  желание разобраться  попросту, по-мальчишечьи  с  Виельгорским или Паткулем - трактовались  учителями  и  родителями  как  «апатия» или «гнусное чувство мести». Понятно, что внешнее  «ничегонеделание» отнюдь  не  означает внутреннего  бездействия. Может  быть, именно в такие  минуты и происходит взросление человека, его осознание себя в мире. Да и мальчишечьи драки - это не  только  «варварство» и  выплеск  злобы, но и необходимая разрядка, проявление детского умения постоять за себя, детское понимание лидерства.

Жуковский  же старался  наставлять в том же духе  не только  наследника престола,  но  и его родителей. «Смею  думать,  - писал он Николаю I, -  что государь император не должен никогда хвалить великого князя за прилежание, а просто  оказывать  свое  удовольствие  ласковым обращением... Чем  будет оно реже,  тем  более  будет  иметь  цены,  тем  сильнее будет  действие...  Его высочество должен  приучиться  действовать без награды: мысль об отце должна быть его  тайной совестью... Его  высочество должен  трепетать при мысли  об упреке  отца». Отец  как  тайная совесть, устрашение, страх упрека  - весьма распространенные    методы    обучения    и    воспитания;   настолько    же распространенные, насколько и бессильные...

Неуемное  усердие  учителей,  как  ни  странно, подстегивало  любовь Александра прежде  всего к  военным занятиям.  Дело в том,  что  за  удачные действия  на  разводе  или  параде  легче  было  заслужить похвалу  отца,  а особенного умственного напряжения  плац-парадные экзерциции не требовали. Видимо, и чрезмерная  чувствительность   наследника   («слезливость»,  по определению близких) проистекала от того непосильного гнета,  под которым с ранних лет  находилась психика  царственного ребенка. Еще раз повторим,  что плаксой, в обычном понимании этого  слова, он отнюдь не был.  Скажем, в 1831 году, катаясь на  любимом коне Малек-Адели, Александр  не удержался в седле, упал и  сильно  ударился о мостовую.  Врачи констатировали «сильное помятие мускула  правого плеча», сам же  ребенок  ни  на что не жаловался, продолжая улыбаться, несмотря на жгучую боль, которая отпустила только через несколько дней.

Впрочем, особенности психики наследника по-настоящему скажутся позднее, в  детстве наш характер достаточно пластичен, то есть легче  компенсирует те тяготы,  которые выпадают  на  долю каждого из  нас.  Пока же  Александр рос достаточно обычным ребенком из образованной дворянской семьи. К четырнадцати годам  он  прочитал  «Илиаду»  Гомера, «Дон  Кихота» Сервантеса, «Недоросль» Фонвизина, «Полтаву» Пушкина, «Путешествие Гулливера» Свифта, басни Крылова.  Николай I подарил детям остров на одном из прудов Царского  Села,  названный Детским,  и  Саша  с  товарищами соорудили  на нем дом из четырех  комнат  с салоном, проделали дорожки  через кустарник, где  до того жили одни кролики.  Небольшое возвышение на острове дети называли «Мысом  доброго  Саши»,  в чем позже  видели доброе  предзнаменование.  Здесь же позже (в 1854-1855  годах) были установлены бюсты Жуковского и Мердера как символ беззаботного детства.  На другом конце острова дети выстроили некое подобие крепости и часто играли с гостями, штурмуя и защищая ее.

По воскресеньям и в праздничные  дни, кроме соучеников, в Зимний дворец приглашались  сверстники из аристократических семейств, молодые  Адлерберги, Барановы, Нессельроде,  Шуваловы,  Фредериксы. Самым любимым их развлечением была военная игра. Перед ее началом императрица Александра Федоровна бросала жребий, определявший,  у кого из  юных полководцев  начальником штаба  будет государь, охотно принимавший  участие в  этой забаве.  У молодежи  в  памяти навсегда  осталось  лихое развлечение, когда  по сигналу  Николая  Павловича мальчики,  стартовав  от  фонтана  «Самсон»,  бросились  вверх  по   каскаду работавших  на  полную  мощь  фонтанов,  стремясь  первыми  достичь  верхней площадки, где их ждала императрица с призами. Александр не был первым в этом штурме, но вошел в призовую тройку.

Да и  в учебе дела  у наследника  складывались достаточно хорошо. После одной  из  экзаменационных  сессий  Николай I писал Жуковскому: «Мне приятно сказать  вам, что я не  ожидал найти в сыне моем таких успехов.  Все у  него идет  ровно,  все,  что  он знает,  знает хорошо,  благодаря вашей методе  и ревности  учителей».  Чтобы  еще   больше   развить   творческий   потенциал воспитанников, Василий Андреевич предложил им издавать журнал  «Муравейник», в котором деятельное участие  приняли и наследник  престола,  и  его  сестры Мария и Ольга, и Виельгорский с Паткулем.

Первое большое горе, а затем и по-настоящему  радостное волнение пришли к цесаревичу в 1834 году. В начале этого года после долгой и продолжительной болезни умер Карл  Карлович Мердер, и Александр, от которого долго  скрывали роковую болезнь учителя, оплакал свою первую потерю (узнав о смерти Мердера, он  зарыдал, повторяя: «Боже мой! Я все надеялся, что скоро увижу бесценного Карла Карловича!»)  А  17 апреля великому  князю исполнилось  16  лет,  и  в соответствии  с  законом  и  традицией  он  был  объявлен  совершеннолетним.  Интересно, что  в  этот день  финский геолог  Норденшильд  открыл  на  Урале неизвестный ранее  драгоценный  камень  и  назвал  его  в  честь  наследника александритом.   При   всем    обилии   предзнаменований   и   предсказаний, сопровождавших  царствование  Александра II,  разговоры,  связанные  с  этим камнем, запомнились современникам особо. Цвет александрита весьма изменчив и ассоциировался  у  очевидцев  событий  1860-1880-х годов со светлым  началом царствования царя-освободителя и его кровавым финалом.

Оставим  на время  в  стороне предзнаменования  Александру  Николаевичу (пора  называть его  именно так,  без  фамильярного  - Саша или юношеского - Александр)  предстояло  принести присягу  на верность императору и России, а также,  продолжая  учебные  занятия,  включиться  в  работу  государственных органов.  Николай  I повелел совершеннолетнему отныне сыну присутствовать на заседаниях Сената, а с 1835 года он стал членом Святейшего синода. Произошли изменения  и в учебных  занятиях  наследника, что немедленно  сказалось и на составе учителей, и на форме занятий.

Жуковский, как преподаватель, теперь отходит  на второй план, а на роли главных педагогов  выдвинулись государственные  мужи, призванные подготовить Александра  Николаевича  к  практической деятельности  на  благо  отечества.  Знаменитый министр-реформатор  времен Александра  I  и  видный чиновник  при Николае I Михаил Михайлович Сперанский читает ему курс лекций  под названием «Беседы о законах» [7]. Начинался  этот  курс  следующей сентенцией:  «Слово неограниченность власти означает,  что  никакая  другая власть  на  земле не может положить  пределов верховной власти российского самодержца. Но пределы власти,  им  самим поставленные,  извне государственными договорами,  внутри словом императорским, суть и должны  быть для него непреложны  и священны...  Ни  в  коем случае самодержец  не подлежит  суду человеческому,  но во  всех случаях подлежит... суду совести и суду Божию».

Кроме  лекций   Сперанского,  пробудивших у наследника интерес к законотворческой деятельности, военный  историк Жомини [8] читал ему военную стратегию  и  тактику  (популярность  бывшего  французского  генерала  среди русского офицерства зафиксирована Д. Давыдовым в известных строках:  «... Но что слышу от любого? Жомини да  Жомини, а об водке ни полслова»). Финансовую ситуацию в России  Александру Николаевичу освещал  один из лучших  министров финансов за всю историю страны Канкрин, а хитросплетения внешней политики  - старший советник МИДа  барон Бруннов. Лекционные курсы, читавшиеся высшими сановниками империи, не предполагали ни домашних заданий, ни полугодичных экзаменов. Школярство  кончалось, вместо него начиналась серьезная теоретическая  и практическая  подготовка   к  реальной   государственной деятельности.

Весной   1837  года   19-летний  Александр  Николаевич  сдал  комиссии, состоявшей  из всех  его преподавателей  во главе с императором,  последнюю, «выпускную» сессию по всем предметам. К  этому времени  он получил блестящее образование, равноценное, по мнению знающих иностранцев, подготовке к защите докторской диссертации в лучших  европейских университетах.  Воспитан  же...  Воспитан наследник был обстановкой  тех дворцов, в которых жила или отдыхала царская  семья.  Иного влияния,  кроме влияния наставников  или семьи, он не знал, а это означало, что цесаревич ощущал  себя одиноким именно потому, что был  призван  со  временем  занять престол.  Как говорят психологи, ребенок, выросший  в  обстановке  преклонения  со   стороны  взрослых,  в  обстановке постоянного напоминания о  том, что он  выше остальных людей, чаще всего  со временем  превращается  в необузданного деспота.  Что  ж, посмотрим,  у  нас впереди еще весь разговор.

В  том  же  1837  году  Александр  Николаевич  предпринял  семимесячное путешествие  по России, которое  в  XIX  веке  стало  обязательным элементом образования  для  наследников   престола.  Маршрут  поездки  великого  князя оказался  гораздо  шире,   нежели   у  его  предшественников  и  преемников.

Наследника  сопровождала  внушительная  свита, состоявшая из его  учителей и молодых офицеров  гвардейских  полков.  Путешествие  выдалось  утомительным, поскольку  железных  дорог в  российской  глубинке  еще  не  существовало  и передвигаться пришлось на лошадях, целой кавалькадой колясок и экипажей всех цветов и фасонов.

Основную задачу этой поездки Жуковский  в письме императрице Александре Федоровне сформулировал следующим  образом:  «Я не жду от нашего путешествия большой  жатвы  практических  сведений  о России...  главная  польза  -  вся нравственная, польза глубокого неизгладимого впечатления». Василий Андреевич остался  верен  себе,  рассматривая  поездку,  как  шлифование  нравственных качеств наследника, заложенных в результате 10-летнего обучения. Маршрут для Александра Николаевича  был выбран сложный и для царственной особы не совсем обычный.  Он  включал  в  себя  Новгород  Великий,  Вышний  Волочек,  Тверь, Ярославль,   Кострому,   Вятку,  Пермь,  Екатеринбург,   Тюмень,   Тобольск, Ялуторовск, Курган, Оренбург,  Уральск,  Казань, Симбирск,  Саратов,  Пензу, Тамбов, Калугу, Москву.  Этот долгий вояж  по  стране неисправимый  романтик Жуковский назвал  «всенародным венчанием  с  Россией».  Под Россией,  видимо подразумевался наследник престола.

Восторженные  подданные  встречали  великого  князя  повсюду  настолько горячо,  что  иногда  становилось  тревожно  за  здоровье  путешественников.  Видимо,  прав  был великий  англичанин  Ч. Диккенс,  который писал, что наши предки  обладали  особым «органом  почитания» (не  совсем, правда,  понятно, почему он  наделял этой особенностью  только  предков?  Судя по всему,  мы и сейчас   сохранили   «орган   почитания»   почти    в   неприкосновенности).  Флигель-адъютант  Александра  Николаевича  С. А.  Юрьевич  в письме  к  жене рассказывал  о приеме  их на  улицах Костромы: «Нельзя  описать  того, можно сказать, ужаса, с которым народ толпился  к великому князю.  Беда отдалиться на полшага  от него; уже более нельзя достигнуть до него, и бедные бока наши и  ноги будут  помнить русскую любовь, русскую привязанность к наследнику...  Вчера при выходе из  собора (в знаменитом  Ипатьевском  монастыре. -  Л. Л.) толпа унесла... далеко  от дверей архиерея; он долго не  мог попасть назад в церковь».

Обаяние  трона  действительно  имело  силу  то ли  легендарную,  то  ли мистическую. В той же Костроме, как, впрочем,  и в Ярославле,  многие тысячи людей,  собравшихся на берегу Волги, чтобы только увидеть наследника, часами стояли по пояс в воде: так лучше можно было рассмотреть его плывущего мимо в лодке. Крик  «ура!»,  постоянно сопровождавший  путешественников,  настолько навяз в ушах, что слышался великому князю  и его свите даже в полной тишине, заставляя их просыпаться по ночам [9].

Во время  своего путешествия Александр Николаевич  виделся не только с официальными лицами и толпами народа. По  просьбе или  подсказке Жуковского, он побеседовал  со  ссыльными декабристами и  А.  И.  Герценом и обещал им обратиться к отцу с  прошением о смягчении участи  политических ссыльных (в результате ходатайства наследника престола Герцену  был  разрешен переезд из Вятки во Владимир,  к лучшему были  изменены и условия  жизни  декабристов).

Вообще же Александр  Николаевич  объехал  30  губерний  России,  первым из Романовых посетил  таинственную Сибирь. Ему  было подано 16  тысяч прошений (сам он,  понятно,  в большинстве случаев ничем не мог помочь просящим, но исправно  обращался  с  ходатайствами к отцу).  По  приказу  Николая  I  в ознаменование путешествия наследника  каждая губерния,  которую тот посетил, получила  по  восемь  тысяч  рублей  для  раздачи  наиболее  нуждающимся.  А возвращение из путешествия у  нашего  героя вышло  странным  и, как говорили позже, символичным.  Еще в Тосно, к которому кавалькада подъехала в сумерки, стало  видно  зарево  над  Петербургом.  Горел Зимний дворец  -  так  что возвращался  наследник на пепелище. Вот и не верь после этого предзнаменованиям...

Спустя   год  после   путешествия  по   России   Александр   Николаевич отправляется  в  большой  заграничный  вояж, который,  по  замыслу  того  же Жуковского, должен  был официально  подвести  черту  под  годами ученичества великого  князя.   Каким  увидел  наследника  российского  престола   Запад?  Внимательный, желчный  и не всегда объективный наблюдатель маркиз де Кюстин, столкнувшийся с  цесаревичем  в  Германии, нарисовал следующий его  портрет:

«Выражение его взгляда - доброта. Это в прямом смысле  слова - государь. Вид его скромен  без робости. Он прежде  всего  производит  впечатление человека прекрасно  воспитанного...  Он  прекраснейший  образец  государя  из   всех, когда-либо  мною виденных». Добрый  отзыв  де Кюстина  о будущем  российском самодержце дорого стоит, ведь, скажем, его отца он отнюдь не жаловал.

Картины   зарубежной   жизни  замелькали   перед   наследником,  как  в калейдоскопе,  однако  и не  ослепили его, и не прискучили ему. В 1864 году, напутствуя  своего  старшего  сына  перед  его  первой  поездкой  в  Европу, Александр II вспомнит о собственном путешествии за границу и впечатлениях от него. «Многое тебе польстит, - писал он,  - но при ближайшем рассмотрении ты убедишься,  что  не  все  заслуживает  подражания  и что  многое,  достойное уважения  там, где есть,  к нам приложимо быть не  может, - мы должны всегда сохранять свою национальность,  наш  отпечаток,  и горе  нам, если  от  него отстанем... Но чувство это не должно,  отнюдь, тебя сделать равнодушным  или еще  более  пренебрегающим  к  тому,  что  в  каждом  государстве  или  крае любопытного или оригинального  есть...  Напротив,  вникая, знакомясь и потом сравнивая, ты многое узнаешь и увидишь полезного и часто драгоценного тебе в запас  для возможного подражания...». Отношение к иностранным  порядкам, как можно заметить, не совсем в духе времени. Скорее, это смесь  настороженности к  чужеземцам, свойственной  жителям Московии XV-XVI  веков,  с практической любознательностью, энергично насаждавшейся в России Петром Великим.

Здесь,  в данном месте нашей неспешной беседы, выделим лишь один эпизод поездки Александра Николаевича  за границу, эпизод,  достаточно мимолетный в обширной программе вояжа, -  визит в Дармштадт в  середине апреля 1839 года.  Встреча с великим герцогом Дармштадтским Людвигом II в официальной программе не значилась, и  наследник, утомленный постоянными переездами и официальными приемами, попытался ее избежать, дабы не  скучать на очередном званом ужине.  Однако генерал  А.  П.  Кавелин, заменивший  при  нем  покойного Мердера,  и Жуковский  уговорили  цесаревича  нанести визит  герцогу,  чтобы не  обижать монарха,  заранее  подготовившегося  к  приему  высокого  гостя.  За  ужином Александр Николаевич познакомился  с 15-летней принцессой Марией и некоторым образом  увлекся  ею.  Во  всяком  случае,  он  отправил родителям  письмо с просьбой посвататься к принцессе, а сам продолжил запланированную поездку по маршруту: Майнц, Голландия Англия. Но о Дармштадте все-таки не  забывал, тем более что по  дошедшим до него слухам, принц Вильгельм Прусский вскоре начал переговоры о браке русского наследника с родителями Марии.

Нетерпение великого князя  усиливала не только юношеская  влюбленность, но и то обстоятельство, что, по свидетельствам очевидцев, он не раз говорил, что вовсе  не желает царствовать, а заветной его мечтой является женитьба на достойной особе и создание прочного семейного очага. В подобном намерении он отнюдь  не  был  оригинален. Еще его дядя,  император Александр  I,  выражал желание  поселиться с  женой на берегу Рейна  в Германии и вести в  приятном уединении  жизнь  частного  человека.  И  если  Александр I не пошел  дальше мечтаний, то его племянник... Впрочем, обо всем в свое время.

Поскольку  наследник  престола завершает свое  образование, попытаемся, хотя  бы бегло,  перечислить  основные черты его  характера при переходе  от юности к  зрелости, тем  более что позже  Александр Николаевич вряд ли  имел возможность  меняться кардинальным образом. Итак,  он  определенно  сознавал важность и тяготы престолонаследия и  его слова  о желании  родиться простым смертным не надо воспринимать ни как кокетство,  ни  как стремление отречься от престола сию же минуту. Цесаревич постепенно  привык находиться  в центре внимания и  принимать знаки  поклонения от всех, включая родных и близких (а может быть, просто смирился с этим). Привычка первенствовать во  всем и  над всеми развила в  нем  обидчивость, ревность к чужим  успехам, и в отличие от отца он не очень умел выслушивать справедливые упреки или здравое несогласие со своей точкой зрения даже в разговорах наедине.

Душа  его оказалась  по необходимости  динамичной, в  ней  умещалась  и сентиментальность,  и   желание  охватить  все   и  все  перечувствовать,  и равнодушие.  Равнодушие  рождалось не  столько  от  нелюбви к  людям  и миру вообще,  сколько  как  средство защиты  от  болей мира,  которые  он  не мог уменьшить   при   всем   желании.    Постепенно   в   наследнике   развилась подозрительность (особенно по поводу того, что им управляют), в  ней, помимо естественной  тяги  к  самостоятельности,  чувствуется   отголосок  школьных времен,  когда опека  воспитателей оказывалась зачастую мелочной,  а  потому непереносимой. Отметим, что все эти годы наследник престола напряженно искал свое место  в не слишком гармоничном мире взрослых, этот  поиск был особенно труден  для  будущего  монарха,  человека,  у которого  на  долгие  глубокие раздумья всегда оказывалось недостаточно времени, а  потому в его  действиях часто преобладали первые впечатления, первые движения души.

Пока же в июне 1839 года наш  герой вернулся в Россию, и Николай I счел необходимым  более  серьезно приобщить его  к  государственной деятельности.  Александр Николаевич  стал  членом Государственного  совета, а  с  1840 года обязательно присутствует на заседаниях Комитета министров. В апреле этого же года состоялась  его  помолвка с принцессой Марией,  их свадьба была сыграна через год  в Большой церкви Зимнего  дворца. У  молодой четы  появился  свой двор, на  первых порах заметно отличавшийся  от «большого  двора», в  первую очередь,  простотой, отсутствием  сложного  и обязательного  церемониала. На ежедневных  вечерах  у  «молодых»  зимой  -  в  Зимнем  дворце,  летом  -  в Александровском  Царскосельском) господствовали  веселье и непринужденность:

занимались  чтением вслух, музицировали,  играли  в вист и  другие карточные игры.  Царственная  чета жила  счастливо, во  всяком случае,  до коронации у Александра Николаевича  и Марии Александровны родилось  две дочери  и  шесть сыновей  [10].  Однако  одной  из  самых  раздражающих черт идиллий  было  и остается то, что они не могут длиться вечно, впрочем, в противном случае, их называли бы как-нибудь иначе.

С каждым  годом  досуг наследника  сокращался  как  воспетая  Бальзаком шагреневая  кожа. Постепенно  он  становится  членом  Финляндского комитета, Комитета  министров,   Кавказского   комитета,   канцлером  Александровского университета в Финляндии, членом Комитета  по  постройке моста через  Неву и Петербургско-Московской  железной  дороги, председателем секретных Комитетов по крестьянскому делу в 1846-1848  годах. Кроме  того, с 1842 года Александр Николаевич начал  постоянно замещать отца во время отъезда того  за границу или путешествий императора по России. Скажем, в 1846 году, отправляясь  в Палермо на очередной съезд глав  Священного союза, Николай  I облек старшего сына такой властью,  что за  границу высылались только такие проекты указов, которые требовали исключительно высочайшей подписи,  да  мемории Государственного  совета. Цесаревич сделался  вторым  главой государства, но временная передача ему  самодержавной власти  была проведена столь секретным циркуляром, что оставляла  в полном неведении даже  членов Сената. Подобная секретность, столь свойственная «закрытым»  государствам, зачастую приводила к неприятным накладкам, но постепенно высшая бюрократия привыкла к тому, что в стране  существуют как бы два одинаково важных  для  нее  хозяина. Кстати, именно за отправление высшей государственной должности в 1848 году наследник получил свой первый орден - Святого Владимира 1-й степени.

Его  роль в  управлении государством  в эти  годы  становится настолько значительной,   что  ее   не  могли  не  заметить  иностранные  наблюдатели.  Английский посол в Петербурге лорд Кланикард докладывал своему правительству о том, что «в России как будто правят два императора». В 1850 году наследник впервые принял живое участие  в разрешении  вопроса большой  государственной важности. По инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева капитан  Невельской заложил в  заливе Счастья  на  Дальнем  Востоке крепость Петровское зимовье, а  в устье Амура  основал  укрепленный Николаевский пост (ныне  город Николаевск), взяв под покровительство России местное население.  На заседании Комитета министров, посвященном этому  вопросу, государственный канцлер (глава внешнеполитического  ведомства) Нессельроде,  военный министр Чернышев, министр  внутренних  дел  Перовский  и министр финансов  Вронченко высказались  против присоединения к империи  территории в устье Амура. Они мотивировали свое решение тем, что на эти  земли претендуют Китай и в случае возникновения военных столкновений с ним Россия окажется в затруднительном положении ввиду отдаленности спорных территорий. Муравьев же  доказывал, что Китай  присутствует в  данном  регионе  только  номинально и  что Невельской упредил  захват  этих стратегически  важных для России земель англичанами. Александр Николаевич, прочитав секретный  доклад  Муравьева и переговорив с ним  лично,  поддержал мнение генерал-губернатора,  санкционировав тем самым присоединение к империи значительной части Приморского края.

Во многих исследованиях с непонятным удовлетворением отстаивается тезис о  том, что  до  кончины  Николая  I  наследник ничем  не  проявил  себя как реформатор,  полностью разделяя отцовскую систему взглядов. Даже в Секретных комитетах  аграрному вопросу  он  выступал  с  позиций  противника  перемен, сопротивляясь минимальным сдвигам в крепостной деревне - четкому определению размеров повинностей крестьян в пользу помещиков (эту  меру  одобрил даже император, которого трудно заподозрить в антидворянских настроениях). Все это верно, но любопытно, а как в условиях  принципиально устойчивой политики Николая I цесаревич мог проявить свои преобразовательные  устремления, если бы они у  него  и  были?  Скорее  же  всего, что  в  1840-х годах  Александр Николаевич вовсе не  стремился к  реформам,  что опять-таки  не удивительно, поскольку  он   не  только  вырос  как  государственный   деятель  в  недрах николаевской системы, но и до поры искренне верил в ее жизнеспособность и необходимость  для  России.  Похоже,  что  правота  историков, о  которых мы говорили чуть выше, является правотой чисто формальной.

Истинное лицо руководителя государства познается не по тому, готовит он или не готовит  перевороты и пертурбации  существующей системы,  а  по тому, умеет ли  он  извлекать уроки из функционирования этой системы, может ли он, используя сильные  и отбрасывая слабые  стороны  системы, направить развитие страны к лучшему. Нет никаких оснований полагать, что великий князь на все смотрел глазами  своего отца, был его слепым подражателем, не видел проблем, стоящих перед страной. Правильнее было бы предположить, что он не знал путей разрешения  этих  проблем,  и  пока   лишь  смутное  чувство,   что  не  все благополучно  в отечестве, начинало тревожить наследника престола, становясь с  годами все более отчетливым. Оно особенно  усиливалось в годы войн, когда стране  приходилось  прикладывать  сверхусилия,  чтобы  одержать победу  над противником или хотя бы сохранить свое лицо.

Александр  Николаевич,  как  уже  отмечалось,  любил  армию  и  военные занятия, но отнюдь не жаловал войны. Не то чтобы он был пацифистом и отрицал вооруженные столкновения с высоких идейных  позиций. Нет,  но по его мнению, войны  стали  стоить слишком дорого,  ведут  к неоправданным человеческим и материальным потерям,  разрушают финансовую  систему, а кроме  того, портят саму армию, нарушая  заведенный  в ней  порядок.  Так уж  получилось, что, несмотря на  нерасположенность нашего  героя к войнам,  они сопровождали его всю  жизнь,  с  юности  до последних лет правления.  Империя  в  XIX  веке продолжала  «округлять  границы»,  и   самодержец  не  находил  в  себе  сил противостоять этому процессу.  Впрочем,  две  первые  свои  войны  Александр Николаевич встретил, будучи еще цесаревичем, причем оба  этих вооруженных конфликта  заканчивать  пришлось  именно  ему (имеются  в виду  Кавказская и Крымская войны), хотя начинал их совсем не он.

В первой половине XIX столетия Кавказ являлся в этническом, культурном, языковом, религиозном и экономическом отношениях территорией весьма пестрой.  Был он  к тому же страной  еще и  неспокойной; из  Осетии и Кабарды, Чечни и Дагестана совершались постоянные набеги на «старые» российские земли (земли, давно присоединенные к России).  Гордое и  воинственное население  Северного Кавказа,  говорившее почти  на  сорока языках  и находившееся в соседстве  с Россией, угрожало ее спокойствию, да к тому же являлось постоянным союзником Турции и Персии.

В 1828 году в ответ на попытки Петербурга подчинить себе горские народы мулла Мухаммед призвал правоверных объявить джихад (священную войну) России.

Империю влекли на Кавказ чисто стратегические соображения (соединение с Закавказьем, уже принявшим русское подданство, возможность угрожать Турции и Персии, усиление влияния Англии в Малой Азии),  никаких иных выгод она здесь найти не надеялась. В конце 1820-х годов Дагестан, Чечня и другие территории этого  региона  приняли  некую  разновидность  ислама,  получившую  название «мюридизм».  Смысл мюридизма  состоял   в   соединении  идеи духовного самосовершенствования  с  идеей   священной  войны  против  неверных.  Иными словами, духовное совершенствование,  приобщение к числу «избранных» легче и проще всего  достигались  в ходе военных  действий за  правое дело. Истинным путем  спасения  («тарикутом»)  могли  следовать  только  люди,  проникшиеся сознанием и верой в  величие Бога,  а также убежденные  в ничтожестве земной жизни. Кровь, пролитая за  Него, заслуживала большей награды, чем месяцы поста  или  молитв. Падшего на  поле боя ждал  истинный рай, удовлетворявший всем желаниям человека.

Наиболее напряженный и упорный характер война на Кавказе приняла, когда в  1834 году во главе горцев встал Шамиль. Именно при нем  Дагестан  и Чечня объединились в единое государство - имамат, в котором вся полнота светской и духовной  власти  принадлежала  имаму  Шамилю.  Ему удалось  создать  единую государственную  казну, куда все жители  имамата были обязаны вносить 1/10 часть своих доходов. Шамиль уничтожил  работорговлю,  ввел  единый арабский язык,  признанный  государственным,  заменил  традиционное  право  шариатом.  Опираясь  на помощь Турции и Англии, горцы получили современное  вооружение, научились создавать укрепления по последнему слову военной науки.

Шамиль объявил мобилизацию в  армию всех мужчин в возрасте от 15 до 50 лет,  которые  должны  были  ежедневно  упражняться  в ружейной  стрельбе  и верховой  езде. Войска  горцев были  разбиты на десятки, сотни и тысячи,  а главную силу в них составляла легкая конница. В  некоторых  кампаниях против русских войск число воинов Шамиля доходило до 30-40 тысяч человек. В течение четверти века имамат упорно сопротивлялся  попыткам присоединить  Северный Кавказ к империи. Подвижные, привычные к действиям в горах, его войска легко укреплялись в неприступных местах. Правда, в 1837 году, после ряда поражении Шамиль  был вынужден признать российское подданство, но  через год он  снова поднял  восстание.  Клятва, данная  «неверным», не имела  ценности  в глазах истинно верующих.

Трудное для России положение сложилось в этом  регионе  в годы Крымской войны. В 1853 году весь Восточный Кавказ представлял собой мину замедленного действия,  но  Шамиль  упустил  момент  наивысшего  воодушевления  подданных имамата. Решившись приступить к активным  действиям только в 1854 году,  он, правда, доставил царским войскам массу неприятностей и  в июле, и в  октябре этого  года. Однако пыл  горцев  постепенно, но  заметно  начал остывать,  а Турция с Англией не смогли оказать им ожидаемой поддержки.

После  подписания   Парижского   мирного  договора   Россия   получила возможность сосредоточить  на Кавказе 200-тысячную армию, и положение Шамиля стало безнадежным. Тем более что дух населения, религиозный фанатизм, вера в мудрость имама заметно сходили на нет.

Борьба  горцев безусловно  носила национально-освободительный характер.  Эмиграция 493 тысяч адыгов, абхазов и  представителей других национальностей в  Турцию под  давлением  русских  войск  стала  подлинной трагедией. Решать вопросы соседства разных национальностей силой оказалось опасно и ненадежно.

С   другой  стороны,  религиозный фанатизм,  нетерпимость  к  «неверным», свойственные мюридизму, не несли в  себе творческого начала и не помогали решению задач,  стоявших  перед  народами  Кавказа. Изоляция от соседей, воспитание ненависти к инаковерующим не  являлись путем к созданию подлинно цивилизованных отношений между людьми.     

Боевое  крещение нашего  героя  произошло в годы  Кавказской  эпопеи  и выразилось  в  случайной  схватке  с  чеченцами в  октябре  1850  года около крепости  Ачхой.  Вблизи  воспетого Лермонтовым Валерика  наследник  заметил отряд неприятеля  и тотчас  поскакал к нему, увлекая за собой свиту казаков конвоя и приданную конвою  артиллерию.  Чеченцы, выстрелив по  Александру Николаевичу,  бросились бежать,  но  были  окружены превосходящими их силами русских. Оружие  командующего  чеченским   отрядом, убитого в коротком столкновении, преподнесли наследнику престола.  Наместник  Кавказа  князь Воронцов, сопровождавший высокую персону в  поездке  по краю, ходатайствовал перед императором о награждении отличившегося наследника (поступок которого, по правде говоря, был достаточно безрассудным) крестом Святого  Георгия 4-й степени. Александр Николаевич получил награду, будучи еще на Кавказе, из рук своего  старого знакомца Паткуля, специально посланного Николаем I с этим приятным поручением.

Наш  герой тогда  и представить  себе  не  мог,  что кавказская  бойня, начавшаяся  в 1810-х годах,  растянется  до  середины 1860-х, унесет десятки тысяч  жизней, заставит  сосредоточить  на  Кавказе  целую  армию,  которую, правда, будут по-прежнему  стыдливо называть Кавказским корпусом.  Только  в 1859 году  удастся пленить  руководителя и вдохновителя горцев  имама Шамиля (но и это, как  мы знаем, не стало окончательным решением вопроса. Вряд ли у подобных вопросов вообще существует чисто  военное решение). По распоряжению ставшего  к  тому  времени  императором  Александра  II   к  пленному  имаму относились  как к  главе иностранного  государства (почетный  конвой, осмотр достопримечательных мест России и т. п.). По пути к новому месту жительства, в Калугу, Шамиль встретился с Александром II в Чугуеве, близ Харькова, где в честь почетного пленника состоялся военный парад.

Хорошо  понимая, как  тяжела участь вождя  горцев,  император отнесся к поверженному  противнику  по-христиански доброжелательно и даже разрешил ему взять с  собой в Калугу родных и слуг  (всего  22 человека). Доброта - такое качество  характера, которое обычно не  тускнеет с  годами. Стоит  отметить, истины  ради,   что  нашим   героем   руководила  не  только  приверженность христианской морали, скорее всего, у него просто не оставалось иного выхода.  Смерть Шамиля в  бою  или на эшафоте превращала имама в священный для горцев символ; прощение или высылка за границу делала бы его  источником постоянной опасности  для  Империи; оставалось  одно  -  Шамиль  как  заложник  мира  и спокойствия  на  Северное  Кавказе.  Его плен был достаточно комфортабелен и необременителен: содержание  имама и его  родных брало на себя правительство России. Позже  ему даже  разрешили совершить  два хаджа  в  Мекку (во  время второго  из  них  Шамиль умер,  и  похоронен  в  Медине).  Его  старший  сын Кази-Магома со временем сделался турецким генералом, воевал против  России в 1877-1878 годах и  прославился  своими зверствами  во время боев на Кавказе.  Средний сын Магомет-Шафи поступил в русскую кавалерию, стал примерным воином и  достиг генерального чина, оставаясь  в  глазах однополчан добрым  малым и умелым командиром.  Как бы то ни  было,  после пленения Шамиля Александру II удавалось  в  течение  следующих  десятилетий  удерживать  мир  на  Северном Кавказе.

Крымскую войну  1853-1856  годов Александр Николаевич встретил в звании главнокомандующего гвардейским и гренадерским корпусами. В продолжение всего 1854  года  цесаревич  был главным  помощником  императора  в  деле  обороны российских  рубежей,  умножения  ее  боевых сил. Когда гвардия  выступила  в крымский  поход, она была заменена  в  Петербурге  резервистами и  запасными частями,   сформированными   под  непосредственным   наблюдением  Александра Николаевича.  Он  же отвечал за защиту балтийского побережья  от Выборга  до Нарвы. Многочисленные заботы и хлопоты  наследника не  могли скрыть  от него того тяжелого  положения, в  которое попали русские  армия и  флот в  Крыму.

Высадка франко-английского экспедиционного корпуса на полуострове, поражение русских войск на реке Альма,  осада крупнейшей на Черном море военно-морской базы   -  Севастополя,   безуспешные   попытки  разблокировать  его,  гибель Черноморского  флота   -   показали  всем  и   каждому   неприспособленность крепостнической  России к ведению современных  войн. В который уже раз война сыграла  для  нашей   страны  роль  индикатора  уровня  развития  империи  в сопоставлении с Западом, послужила способом проверки  собственной экономики, армии,  устойчивости социально-экономического строя,  финансовой  системы  и других сфер жизни государства.

Героизм    защитников   Севастополя,   их    многомесячная   борьба   с превосходящими силами  противника лишь  подчеркнули отставание николаевского государства  от  развитых  стран  Европы. Наследник  понимал,  что  ситуация складывалась катастрофическая, но насколько она ужасна, он узнал из докладов товарища (заместителя) военного  министра  Д. А.  Милютина. К этому человеку Александр Николаевич начал присматриваться в ходе Крымской войны  и, судя по всему, примерял его к посту военного министра (то,  что Долгорукова придется уволить  с  этого  поста  после окончания военных действии,  наследнику было совершенно ясно).

Основные  положения докладов  Милютина говорили  о  следующем. Огромная держава,   сражавшаяся   с  70-90-тысячным   экспедиционным  корпусом   двух европейских  государств,  к 1856  году  исчерпала  прежде  всего...  людские ресурсы.  Нет, никакой  демографической  катастрофы  в России  не произошло.  Просто ее  армия  и флот  насчитывали  тому времени 2 миллиона  человек, что составляло  примерно 3% от общего количества  жителей страны. Как показывают исследования специалистов, для крепостнической державы эта величина являлась предельно  допустимой, поскольку  дальнейший  рост  вооруженных  сил  грозил острым  экономическим и социально-политическим  кризисом.  Понятно, что  вся российская армия не могла  быть  использована в Крыму, значительная ее часть охраняла границы  империи, а кроме того, воинские гарнизоны были расположены внутри страны, дабы охранять покой в городах и деревнях России.

В 1856  году империя исчерпала не только людской потенциал, но и запасы оружия. Из миллиона с лишним ружей, хранившихся в арсеналах, осталось только 30  тысяч, остальные  вышли  из строя во время  боев или остались  на  полях сражений. То  же  самое  произошло и  с  артиллерией: из 1656 полевых орудий крымская армия могла рассчитывать только на 263. В том же году в России было произведено 300 тысяч пудов пороха, но только  оборона Севастополя требовала 250 тысяч  пудов,  и  это при  том,  что  на  8-10  выстрелов неприятельской артиллерии русские канониры отвечали  одним-двумя.  К этому следует добавить явную опасность  финансовой  катастрофы,  рубль  стремительно  терял силу. В результате  дефицит  бюджета  России,  который  в 1845 году  составлял  14,5 миллиона  рублей,  вырос в  1856  году до  307  миллионов  рублей  -  страна находилась  на  грани  военного  и  финансового   краха.  Участвуя  во  всех совещаниях  на  высоком  уровне,  наследник собирался  чуть позже  подробнее обсудить  с министрами  экстренные  меры для спасения  Севастополя и  выхода страны из кризиса, но эти консультации пришлось отложить из-за  трагического для империи и царской семьи события.

18 февраля 1855 года неожиданно для всех скончался император Николай I.  Внезапность его  кончины  породила  устойчивую  легенду о  том,  что  он  не выдержал позора крымского поражения и принял  яд. По слухам, циркулировавшим в  Петербурге,  яд самодержцу,  по его  же требованию, дал  лечивший Николая Павловича  доктор  Мандт. Опасаясь  за  свою  жизнь,  он  позже был вынужден навсегда  покинуть Россию,  что еще более усугубило подозрения  публики.  На самом  деле все,  видимо, обстояло  гораздо  проще.  Император,  заразившись гриппом и  понадеявшись на свое все еще крепкое здоровье, больным отправился прощаться  с гвардейскими полками, отбывавшими на фронт. Простуда перешла  в воспаление легких, от отека которых он,  безусловно  подтачиваемый мыслью  о грустном завершении своего царствования, скончался.

Чего стоили наследнику болезнь и смерть отца,  свидетельствует его речь в  Государственном  совете,  произнесенная  сразу  же  после  вступления  на престол. Обратив внимание  членов Совета на самоотверженное служение Николая I России, Александр Николаевич сказал: «В постоянных и ежедневных трудах его со мною он говорил мне: «Хочу взять все неприятное и все  тяжелое, только бы передать тебе Россию устроенную, счастливою и  спокойною...»  Я отвечал ему:

«Ты  - мы всегда говорили друг другу «ты» - ты, верно, будешь и там молиться за твою Россию и за дарование мне помощи». «О, верно, буду», - отвечал он. В этой  надежде и  уповании  на  помощь Божию, на которую я всегда  надеялся и надеюсь,  я  вступаю  на  родительский  престол...» Александр Николаевич  не читал, а просто  рассказывал  это  собравшимся со  слезами  на  глазах,  что называется, делился своим огромным горем. Плакали и все присутствующие...

Последние разговоры монарха со старшим сыном известны  историкам в двух вариантах. Согласно первому из них, император сказал Александру Николаевичу: «Сдаю тебе команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе  много  трудов  и  забот».  В другой редакции  слова  Николая I  звучат несколько иначе. «У меня было две мысли, два желания, - будто бы говорил он, и ни одного  из них я  не смог исполнить... Первое, освободить  восточных христиан  из-под турецкого ига;  второе:  освободить русских крестьян из-под власти помещиков. Теперь война и  война  тяжелая, об освобождении  восточных христиан думать нечего, обещай мне освободить русских крепостных крестьян».

Второй  вариант разговора  отца и сына  мог  служить  развитием  первой беседы, но что-то мешает поверить в это. Может быть, излишняя литературность записанной  речи,  может быть,  то, что  в  нем  чересчур точно  предугаданы главные  деяния  Александра  II:  отмена  крепостного права и освобождение балканских народов из-под власти  Османской империи. Создается впечатление, что Александр Николаевич всю  оставшуюся жизнь трудился исключительно ради того, чтобы выполнить  предсмертную волю  покойного родителя. Вряд ли вообще последние слова Николая I, при всей их важности для  его первенца, послужили ускорителем процессов, происходивших в  России с конца 1850-х  и до  1870-х годов.  Скорее  хорошо  знакомое всем  поколениям  россиян  настроение: «Так дальше жить нельзя!» -  охватило в  середине  1850-х  годов широчайшие  слои общества,  что в  совокупности с военно-экономическим и внешнеполитическим кризисами и решило дело.

Начиная с 1854 года в империи наступила эра «рукописного безумия» -  на публику  обрушилась лавина как  подписанных, так и анонимных записок, авторы которых внимательно анализировали положение  в стране и страстно критиковали правление Николая I. Одним из  зачинателей рукописного жанра  в публицистике 1850-х годов стал историк  М. П. Погодин,  пустивший по рукам свои «Письма о Крымской  войне». «Медлить нечего,  - говорилось, в частности, в них. - Надо приниматься и вдруг за все: за дороги... за оружейные,  пушечные,  пороховые заводы,  за  медицинские  факультеты  и  госпитали, за кадетские  корпуса  и торговлю,  за  крестьян,  чиновников,  дворян,  духовенство,  за  воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за  взятки, роскошь, пенсии, аренды, деньги, финансы, за все, за все».

С   этими  «Письмами...»,   появившимися  в  конце  1854  года,   успел ознакомиться император Николай I, который нашел в себе  мужество объявить их автору благодарность и признать, что снизу, оказывается, иногда видно лучше, чем сверху. С  публицистическими  записками  Кошелева,  Самарина, Валуева, Мельгунова, Кавелина, Чичерина  и другими знакомился уже  новый  император - Александр II [11]. Он соглашался с их  основными выводами, но, думается, ему было  горько оттого, что он ничем не может  защитить память отца. Действия в стиле  небезызвестного  полковника  Скалозуба  ему  претили,  а по  существу возразить авторам записок было нечего.

«Наследство» нашему герою досталось действительно тяжелое: сбившаяся  с ритма  система управления  государством, финансовый  кризис, неразбериха на транспорте,  брожение  в  обществе,  разраставшиеся  слухи  о  «воле»  среди крестьянства,  а главное, проигранная,  но  неоконченная  война.  К  войскам Англии, Франции, Турции  в  любой  момент  могли  присоединиться армии Австро-Венгрии, Швеции, Испании и даже  Сардинии. Кроме папы римского, которому проявление миролюбия  положено по  статусу,  только Неаполитанское королевство обнаружило дружеское расположение к России и то лишь потому, что боялось экспансии Франции и готово было поддерживать тесные контакты с любым ее  противником. Международная изоляция  страны,  угроза  низведения  ее до уровня второстепенной державы - вот что являлось наибольшей угрозой для Петербурга, сильнее всего било по самолюбию властей и общества.

Однако  поначалу и  в этих  грозных  условиях  Александр Николаевич  не собирался складывать оружия. 28  августа 1К55 года  русские  войска оставили южную  часть  Севастополя,  взорвав  пороховые  склады  и затопив  последние корабли  Черноморского  флота. 349-дневная  осада города  закончилась, унеся более 100 тысяч жизней  россиян. В ознаменование героизма  защитников города была выбита специальная медаль, а военнослужащим - защитникам  Севастополя - месяц осады был засчитан за год службы.  По распоряжению нового самодержца в Николаев прибыли  великие  князья  Константин и  Николай  Николаевичи,  а 13 сентября 1855 года - и сам император вместе с братом Михаилом. В тот момент, когда  англо-французский флот  курсировал  под  Одессой,  а десант союзников высадился  под Очаковом, Александр II прибыл  в Крым, чтобы  ознакомиться  с положением  дел   и  принять  окончательное   решение  о   дальнейших  шагах руководства России. Проще говоря, монарх размышлял  о  том,  есть  ли  смысл продолжать  Крымскую  кампанию.  Именно  эта поездка  убедила  его  в полной невозможности не только выиграть, но и просто продолжать войну.

В очень непростых условиях, сложившихся в начале его царствования [12], Александр  Николаевич  держался  уверенно  и  внешне  спокойно. Американский дипломат А. Уайт так характеризовал российского монарха: «Он  был высок, как все Романовы, красив  и держался с большим  достоинством, но у него гораздо меньше величественности и полностью отсутствует неуместная суровость отца». Может быть, Александра II  поддерживало  предчувствие  близких, пусть и трудных, но необходимых стране перемен? А может быть, он радовался тому, что лед безгласия и бесправия общества трещал и начинал ломаться? Чувствовал это не только монарх. Очевидец событий, происходивших в  середине  1850-х годов, свидетельствовал: «... отъявленные  крепостники  готовы были согласиться  на большие пожертвования и на всякое, самое для них убыточное  прекращение крепостного состояния, лишь бы освободили их от  страха, возбуждаемого в них возможностью провозглашения  вольности при вторжении врагов в наши пределы».  В скобках заметим, что  подобные  настроения быстро испарились у помещиков после  заключения Парижского мирного договора между Россией и воевавшими с ней союзниками.

Передовая  часть общества  тем  временем внимательно  присматривалась к новому  монарху,  ожидая  от него, как это обычно бывает  при  переменах  на престоле,  чего-то  чудесного  и  сверхпрогрессивного.   Кое-кому  взошедшее «светило»  виделось при  этом совершенно  без темных пятен.  «На  Александра Николаевича, - писал  известный  либерал-западник  К. Д.  Кавелин,  - нельзя смотреть без участия и сожаления... Он исполнен лучших намерений (интересно, откуда  Кавелин  мог это знать? Или он  просто на это надеялся?  -  Л. Л.) и держит себя очень хорошо... Любовь  к царю растет видимо... Признаюсь... что доброта и чистосердечие царя и меня  начинают побеждать и привязывать к нему лично». Кавелину  вторил глава  семейного клана славянофилов С. Т.  Аксаков:

«Мы на каждом  шагу видим, что государь хочет правды, просвещения, честности и  свободного слова... Едва веришь, что наступает время,  в которое честному человеку можно будет говорить без страха».

Мердер родился в 1787 г. в дворянской семье в Белоруссии. Позже он стал одним из лучших воспитанников  4-го  кадетского  корпуса  в Петербурге. Карл Карлович зарекомендовал  себя храбрым и умелым офицером  в походах 1805-1807 гг  ,  особенно отличившись в битве при Аустерлице. В 1809-1823 гг.  являлся дежурным  офицером  1-го  кадетского корпуса. О Мердере говорили, что он был рыцарем  чести, и он действительно  гордился  своей  дворянской и офицерской честью больше всего на свете.

Е.  Ф. Канкрин  -  граф  и  генерал  от  инфантерии  -  заинтересовался экономикой еще в  царствование Александра I.  В 1821 г. он  опубликовал труд под названием «Всемирное богатство, национальное богатство и государственное хозяйство».  С 1824 г,  став министром финансов,  проводил политику  гибкого покровительства отечественной промышленности. При Канкрине в России возникли первые  общества  страхования,  началась  организация  сберегательных  касс, восстановлена    система    винных    откупов,    выпушены   первые   билеты Государственного  казначейства  (займы).  В  1839-1841  гг.  министр  провел денежную реформу,  в  результате  которой главной платежной монетой в России стал    серебряный    рубль,   а   государственные   ассигнации    сделались вспомогательным платежным средством.

Источник "Библиотека Машкова"