Английские недели Анны Ахматовой

 

    Как-то зимой 1926 г. один из близких друзей Ахматовой, просмотрев ее заметки о связи поэзии Анненского и Гумилева с поэмами Гомера, задумчиво сказал: "Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах"1.

    Грустный смысл этой шутки, сохранившейся в записях Павла Лукницкого, прилежного летописца ахматовских "трудов и дней" второй половины двадцатых годов, раскрывается на соседних страницах его дневника, где рассказывается о внешних обстоятельствах жизни Ахматовой: бедности, почти нищете, об ее изоляции от бурной литературной и общественной деятельности в середине двадцатых годов, изоляции отчасти намеренной, отчасти вынужденной.

    К этому времени по указанию свыше от публикации ее стихотворений уже отказались все журналы и издательства. Не вышел в свет и подготовленный к печати ее двухтомник. И это положение изгоя почти не менялось многие годы. С 1924 по 1939 г. в нашей стране не было напечатано ни одного стихотворения Анны Ахматовой. "Двенадцать лет я провалялась на диване", - так с горькой улыбкой комментировала Ахматова одну из фотографий тех лет.

    Запретить печатать стихи одного из самых лучших и самых популярных поэтов (к 1924 г. вышло около 20 изданий ее книг, один только сборник "Четки" издавался десять раз) было нетрудно. Остановить работу столь могучего интеллекта, каким была наделена Ахматова, погасить ее фантазию, лишить ее волшебного певческого дара было невозможно.

    Она продолжала писать, и с 1939 по 1946 г. довольно много печаталась. А потом, как говорила Ахматова, "произошло то, что произошло": последовал ждановский погром литературы, и опять на долгие годы умолк в нашей поэзии неповторимый ахматовский голос.

    Пройдет еще почти два десятилетия, и именно Анне Ахматовой - единственному из наших поэтов - будет торжественно вручена мантия доктора наук Оксфордского университета. Давняя шутка ее друга окажется пророчеством, обернется триумфом поэта, которого столь несправедливо оценивала официальная критика. Впрочем, кажется, Ахматова не придавала особого значения этому академическому отличию, так же, как и международной премии "Этна Таормина", которая была вручена ей в Италии в 1964 г. Близкие ей люди рассказывают, что с не меньшей гордостью, чем фотографии этих церемоний, она показывала "берестяное издание" одной из ее книг, созданной в единственном экземпляре на дальнем лесоповале кем-то из безвестных читателей. Но две "английские недели", несомненно, были ей памятны и приятны.

    Вместе со встречавшими Ахматову на вокзале Виктория в Лондоне представителями советского посольства и Британского совета был и молодой, но уже известный славист, профессор Лондонского университета Питер Норман. Он рассказывал нам осенью 1988 г., как торжественно была встречена Ахматова, и как он был обрадован и горд тем, что именно ему (по ее просьбе) было доверено Британским советом стать ее переводчиком и "телохранителем" на все дни ее пребывания в Англии. Он даже временно поселился в том же, что и Ахматова, отеле "Президент" на Рассел-Сквер. (Ахматову сопровождала ее "приемная внучка" Анна Каминская).

    Как драгоценную памятку тех дней хранит Питер Норман подписанные Ахматовой книги: "Anno Domini", "Стихотворения" и отдельное издание поэмы "У самого моря", на котором Ахматова сделала такую надпись: "Мою первую поэму, где еще не порвана связь с морем. Дружески Анна Ахматова". (Две другие свои книги Ахматова надписала так: "Питеру Норману на добрую память" и "Это плохая книга").

    Смысл первой надписи становится вполне ясен, когда узнаешь, что Ахматова прочитала Питеру Норману для магнитофонной записи свой знаменитый, уже известный во всем мире, но тогда еще запрещенный в нашей стране цикл "Реквием", в заключительном стихотворении которого говорится о том, что "последняя с морем оборвана связь".

    Норману было известно, что Ахматова никак не хотела быть причастной к зарубежным публикациям своих стихов. На западногерманском издании "Реквиема" значилось, что его текст получен и печатается без ведома автора. И уважая авторскую волю, Питер Норман до 1987 г. не "публиковал" запись ее чтения: она прозвучала с его комментариями по английскому радио только тогда, когда стало ясно, что вот-вот на родине автора если не один, то другой журнал опубликует эти стихи. И действительно, получилось так, что в 1987 г. они были опубликованы в трех журналах. (Одну из публикаций, звуковую, по магнитофонной записи, сделанной в Комарове, дал журнал "Кругозор").

    О публикации "Реквиема" на родине автора английские газеты сообщали как о величайшей сенсации и как о примечательной черте перемен, происходящих в СССР. "Гардиан", например, сообщила об этом 21 марта 1987 г. под крупным заголовком: "Поэма о сталинских репрессиях выходит в свет", а статья ее московского корреспондента Мартина Уолкера начиналась в этом номере газеты так: "Величайшее поэтическое свидетельство о сталинском терроре наконец опубликовано в Советском Союзе".

    Магнитофон для записи Питеру Норману одолжил известный в Англии литературный критик и автор радиобесед о русской литературе Виктор Франк. В своих воспоминаниях он пишет о том, что когда он привез магнитофон к ним в отель "Президент", Ахматова спросила: "А вы умеете с ним обращаться?". И пожаловалась на свое неумение ладить с техникой: "Вы знаете, в 1927-м году, я была еще молодая, поехала в Кисловодск. И там за мной ухаживали шикарные химики, академики какие-то. Так они говорили: "Ну, Анна Андреевна - человек серый. Она даже в бинокль смотреть боится, - как бы он не взорвался..."2

    Возможно, Ахматова не собиралась записывать именно "Реквием", она намеревалась, как об этом пишет В. Франк, записать предстоящее ей выступление на пленку, так как "не уверена в том, хватит ли у нее физических сил для публичного чтения стихов"3. Один раз она уже так делала в Москве, когда в 1962 г. предполагалось провести ее вечер в Литературном музее, а она не была уверена в том, что здоровье позволит ей в нем участвовать. И действительно, когда такой вечер состоялся (правда, не в Литературном музее, где он был сочтен "нецелесообразным", а несколько позже в Библиотеке - музее В.В. Маяковского), то одной из примечательных особенностей его было именно то, что Ахматова "участвовала" в нем только своим голосом.

    Но в Англии надобность в подобной записи отпала. По-видимому, не только потому, что здоронье Ахматовой на этот раз ее не подвело, но прежде всего потому, что здесь не оказалось нужды в таких вечерах, не оказалось достаточно большой аудитории, которая была бы готова слушать "только голос". Впрочем, большую часть времени Ахматова проводила в Англии без всяких выступлений и не столько в официальной обстановке, сколько в беседах со своими новыми и старыми друзьями и знакомыми.

    В тот день, например, когда В. Франк приходил в отель "Президент", он застал там в гостях у Ахматовой М. Будберг и С. Гальперн, двух давних ее знакомых, чья юность прошла в России, а остальная часть жизни в европейских странах. Обе они, каждая по-своему, были ярки и талантливы, когда-то принадлежали примерно к тому же кругу художественной интеллигенции, что и Ахматова, и если бы тогда, когда они уехали из России, Ахматова последовала бы призывам одного из своих друзей (в 1965 г. тоже живущего в Англии поэта и художника Бориса Анрепа), то у нее теперь был бы круг совсем иных знакомых, примерно тот, который образовался у ее бывших подруг и сверстниц. Но Ахматова, как известно, ответила на этот и подобные призывы стихотворением "Когда в тоске самоубийства...", которое произвело тогда, в 1918 г., настолько большое впечатление на читателей революционной России, что даже Александр Блок выучил его наизусть.

    Когда-то, осенью 1945 г , глядя как бы со стороны на свою судьбу и еще раз проверяя свой выбор, Ахматова писала:

 

... меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов...4

    О чем же говорили давние подруги, невольно сравнивая свои судьбы? Вряд ли мы узнаем когда-нибудь подробности этих разговоров. Известно только, что Ахматова через несколько дней "отдала визит" Саломее Николаевне Гальперн, была в ее доме на зеленой уютной улочке Челси Парк Гарден, подарила хозяйке дома автограф своего стихотворения "Тень", ей посвященного, написанного еще в 1940 г. "...У нас обеих было ощущение, что годы не прошли, что мы расстались вчера и завтра встретимся снова", - говорила позже С. Гальперн, рассказывая об этой встрече уже в середине семидесятых годов Ларисе Васильевой5. Эпиграфом к стихотворению "Тень" Ахматова поставила строчку их общего друга Осипа Мандельштама, который когда-то посвящал стихи и Ахматовой, и Саломее, которая тогда носила другую фамилию, Андроникова. (Она была дочерью грузинского князя Андроникова и внучатой племянницей поэта Плещеева). Красавицу Саломею рисовали те же художники, которые просили позировать и Анну Ахматову: Сорин, Петров-Водкин, Б. Григорьев. А еще те, кому рисовать Ахматову не пришлось: французские, английские, американские художники...

    В разговорах со старыми и новыми английскими друзьями Ахматова, что называется, "с порога" отметала всякие попытки сочувствия ее нелегкой судьбе, тому, что она, не имея возможности печататься, была вынуждена зарабатывать на жизнь переводами.

    Примечательные отзвуки некоторых их разговоров сохранились и в уже упомянутых записях В. Франка. Речь зашла о "порче" русского языка в Советском Союзе и о том, что "чистота" его сохранена лишь во все сужающемся кругу "старой эмиграции". И здесь, неожиданно для собеседника, Ахматова стала защищать одно, по совести сказать, не очень складное выражение в газетной заметке, на которое обратил внимание ее собеседник.

    - Ну да, это вам чуждо. Это - растущий язык... Мы, Бог знает, как говорим. Язык у нас загрязнен и испорчен, но это растущий язык, живой чзык. А мужики как чудно говорят! Недавно один мой ученик поехал навестить Бродского в Архангельской области. Вечером к Бродскому пришел местный начальник, мужик, конечно. Бродский ему сказал: "Ну, что с меня спрашивать? Я же тунеядец".

    - Ну, какой вы тунеядец...
    - Ну, английский шпион...
    - Вот это ближе к делу, - сказал мужик.
    "Ближе к делу...?"6

    Большое место в беседах Ахматовой с друзьями и знакомыми занимала тема изданий советских поэтов за рубежом. Ахматова, разумеется, была им рада, но весьма строго оценивала низкое текстологическое качество многих публикаций и комментариев:

    - Бог знает что о нас пишут. Вот в "Воздушных путях" напечатано одно мое маленькое стихотворение, и в примечании к нему говорится, что Бродский - мой избранник. И это о женщине, которой почти 80 лет! ...Нельзя же такие вещи делать"7.

    А когда речь зашла об одном из комментаторов стихов Мандельштама К. Брауне, которому Ахматова, по ее выражению, подряд "шесть часов вправляла мозги", она рассказала:

    - С ним забавно получилось. Я ведь живу в Комарове... Когда ко мне приезжал Сурков, он не мог меня найти. Сердился. Говорит: "Надо было в сельсовете спрашивать..." А этот Браун прямо пришел. Я спрашиваю: "Как Вы меня нашли?", а он (с английским акцентом): "Мне нарисовали план..." "Кто Вам нарисовал план?" "В Нью-Йорке нарисовали..."8

    4 июня Ахматову привезли в Оксфорд, где ей предоставили один из лучших номеров в отеле "Рандольф". 5 июня в Оксфордском университете состоялась церемония присвоения Анне Ахматовой почетного звания доктора литературы. Кроме Ахматовой, это звание было тогда же присуждено итальянскому литературоведу Джанфранко Кейнсу (медику, библиографу и издателю), а также писателю Зигфриду Сэссуну9. Торжественная речь была произнесена на латыни. Об Ахматовой в ней было, в частности, сказано: "Эта величественная женшина некоторыми с полным правом именуется "второй Сапфо". Мы же, однако, предпочли бы назвать ее лишь Анной, этим вечно славным именем и, как она сама говорила, дивно сладостным...

    В своей книге, называвшейся "Вечер", она, интеллектуально утонченная женщина, говоря об общем, точными словами выразила движения и чувства собственной души. Накануне Первой Мировой войны она выпустила сборник "Четки", в котором с тем же искусством, и даже более мелодично, она выражает радость и боль любви. Когда она пишет о несчастьях и горестях, мы видим, как она смиренно подчиняется Божьей воле...

    В самом начале нового строя она выпускает сборник "Белая стая", который вызывает восхищение и лаконичностью слога, и завершенностью сюжета. Наконец, покинутая, она пишет о любви, обратившейся в ненависть и страдание. А затем долгое молчание, до тех пор, пока в разразившейся новой войне она не обращается с призывом к Родине, прославляет ее и особенно свой город. С окончанием войны она наконец получает возможность собрать в одном томе 250 стихотворений для того, чтобы отдать их на суд публики. И вот перед вами сопричастная Музе, являющая прошлое, утешающая в настоящем, дающая надежду потомкам, Анна Ахматова, дочь Андрея, достойная степени почетного доктора литературы"10.

    Этому потоку латыни, как назвал речь оксфордского оратора корреспондент "Обсервер", Анна Ахматова, по его же свидетельству, "покорялась с юмором и достоинством" в то время как "отреставрированный сияющий интерьер Шелдонского театра (архитектора Рэна) сотрясался от аплодисментов"11.

    Среди присутствующих на этом торжестве был и несколько необычный для университетской аудитории гость - актер Аркадий Райкин, театр которого гастролировал тогда в Англии. Анна Ахматова рассказывала, что, когда он подошел ее поздравить, то "вот какие слезы у него были на глазах" и показала большим и указательным пальцем размер яйца12. Этот эпизод тронул ее и особенно запомнился, может быть, еще и потому, что другой ее соотечественник, известный поэт, тоже в эти дни бывший в Лондоне, на торжество не приехал, а ограничился приветственной телеграммой.

    После окончания церемонии в Шелдониане Ахматову усадили в машину и повезли опять в отель "Рандольф". Туда же пришли и многие ее почитатели, среди которых были и те, кто специально приехал на это торжество из разных стран Европы, чтобы увидеться с Анной Ахматовой. Многие английские газеты писали о том, что на торжественной церемонии не будут присутствовать официальные советские представители. Так, 3 июня 1965 г. "Дейли телеграф" сообщала: "Официальные представители русского посольства были удивлены тем, что до сих пор не получили приглашения на субботу в Оксфорд, когда там будет получать почетную степень доктора литературы русская поэтесса Анна Ахматова. Но представитель Оксфордского университета заявил здесь вчера вечером, что это не было пренебрежением. Получающих почетную степень всегда спрашивают, кого бы они хотели пригласить на церемонию: также будет сделано и в этом случае. Госпожа Ахматова, которой исполнилось 77 лет, приехала в Лондон из Москвы вчера ночью. Ее встречали на вокзале Виктории представители Британского Совета и м-р Всеволод Сопинский. Русский культур-аташе сказал: "Если приглашение придет завтра, то будет слишком поздно". Русские дипломаты ограничены в своем передвижении тридцатимильной зоной вокруг Лондона, если у них нет специального разрешения МИДа. Они обязаны сообщить о своем намерении выехать за эту черту по крайней мере за три дня".

    На следующий день "Дейли Мейд" также отметила, что "ни один человек из посольства не будет присутствовать на церемонии вручения почетной степени. Никто не был приглашен". Но тем не менее эта неловкость каким-то образом была улажена, и на многих фотографиях, запечатлевших Ахматову в Оксфорде, мы видим рядом с ней представительницу советского посольства.

    В отеле "Рандольф" одним из первых Ахматова приняла давнего друга своей молодости, художника Юрия Анненкова, которого когда-то она называла "Юрочкой", автора едва ли не лучшего ее графического портрета. Он, как и еще несколько человек, специально приехал из Парижа на это торжество.

    В Оксфорде же встретилась Ахматова с сестрами Бориса Пастернака - Лидией и Жозефиной13. В заметке газеты "Обсервер" было упомянуто, по-видимому со слов Ахматовой, и о том, что некоторые переводы ее стихов на английский язык были выполнены Лидией Пастернак-Слейтер. Тогда же произошла встреча с князем Оболенским и с сэром Исайей Берлином, "невольным лиричесхим героем" многих ее лирических стихов.

    Анна Ахматова и Исайя Берлин познакомились в декабре 1945 года и не видели друг друга до встречи в Оксфорде. И только теперь, в 1965 г., Исайя Берлин узнал от Ахматовой, какие события последовали после его отъезда, какие последствия вызвала (как это представлялось Ахматовой) ее "преступная" встреча с иностранцем.

    - "Она сказала, что Сталин пришел в ярость, узнав, что она, "аполитичный", редко печатающийся поэт...совершила такой тяжкий грех, как встречу с иностранцем, причем без официального на то разрешения, да еще и не просто с иностранцем, а с иностранцем из капиталистической страны, находящимся на службе у правительства.

    "Так к нашей монахине ходят иностранные шпионы", - сказал он и продолжал в таком же тоне, употребляя такие слова, которые она не могла произнести... "Конечно, - продолжала она, - старик сбрендил. Люди, слышавшие, как он тогда ругался (а один из присутствовавших при этом мне это и рассказал) не сомневались, что это говорил человек, одержимый манией преследования". На следующий день, как я покинул Ленинград, у входа в ее дом были поставлены охранники... Она знала, что за ней следят, и хотя официальная анафема последовала лишь несколько месяцев спустя, она относила происходившие с ней несчастья исключительно на счет сталинской паранойи. Когда она рассказывала мне обо всем в Оксфорде, она добавила, что, по ее мнению, именно с этой нашей тогдашней встречи началась холодная война и катастрофические перемены в мире..."14

    Разумеется, ничего этого до встречи с Ахматовой в Оксфорде в 1965 г. Исайя Берлин не знал. Лишь впоследствии стало ему известно и о том, какой заметный след в творчестве Ахматовой оставило их знакомство. Уже после этой оксфордской встречи прошло еще несколько лет, когда, через два года после смерти Ахматовой, академик Жирмунский указал ему на ряд стихотворных строк, которые возникли по поводам косвенно или прямо связанным с тем давним ночным разговором, теми мыслями, которое были пробуждены в поэтическом сознании Анны Ахматовой, чувствами, которые явились начальным импульсом для создания замечательных стихов. И то, что их гораздо больше, чем он предполагал, он узнал, как он сам свидетельствует, лишь после смерти Ахматовой15. Может быть, это получилось и к лучшему, так как "лишнее" знание могло бы нарушить ту непосредственность атмосферы, которая возникла во время их встречи в Оксфорде.

    С улыбкой рассказывала Ахматова Берлину, что после ее возвращения из Италии в 1964 г. ее посетили "искусствоведы в штатском" и спрашивали о встречах с эмигрантами, о том, не сталкивалась ли она с проявлениями антисемитизма в среде писателей, и вообще о ее впечатлениях в Риме.

    "Она ответила, что Рим воспринимался ею прежде всего как место, где до сих пор язычество воюет с христианством.

    - Это в какой же войне, - переспросили ее, и не замешаны ли там США?"16

    Запомнились Берлину и размышления Ахматовой о современной русской поэзии: "...Единственный живой поэт из числа старшего поколения, о котором она говорила с одобрением, была Мария Петровых, но в России немало одаренных поэтов и среди молодежи. Лучший из них - Иосиф Бродский, которого она сама, как она говорила, вывела на дорогу, но чьи стихи публикуются очень мало..."17

    Постепенно беседа становилась все более доверительной и личной. Собеседники понимали, что их встреча в Оксфорде - их последняя встреча в этом мире.

    "Она сказала, что ей осталось жить недолго. Врачи предупреждали ее, что у нее слабое сердце. Она терпеливо ждала конца. При этом ей была нестерпима мысль о жалости к себе. Она повидала ужасов на своем веку и знала самые тяжелые минуты отчаяния. Она просила друзей обещать ей не проявлять к ней чувства жалости, а если оно все-таки возникнет, то подавлять его. С теми, кто давал все-таки волю чувствам, ей пришлось расстаться. Она могла вынести ненависть, оскорбления, непонимание, преследования, но смесь симпатии с состраданием - никогда!

    - Вы можете, - спросила она, - дать мне слово чести? Я дал это слово и сдержал его. Мне глубоко импонировали ее гордость и достоинство"18.

    Примерно 10 июня в честь Ахматовой был дан прием в Лондоне во дворце "Апслей Хауз". В эти же дни Ахматову посетил и один из корреспондентов Би-Би-Си, и поэтесса произнесла перед микрофоном свое предисловие к "Поэме без героя" (по-французски), прочла большой отрывок из этой поэмы, а также стихотворения "Лондонцам" и "Как белый камень в глубине колодца"19. Выбор для записи этих стихотворений, несомненно, определялся тем, что они были когда-то посвящены Борису Анрепу, ее близкому другу и адресату многих лирических стихотворений, вошедших в книги "Белая стая" и "Подорожник".

    Широко известно, что Борис Анреп воссоздал внешний облик молодой Ахматовой в одном из своих мозаических панно, украсивших пол Национальной галереи в Лондоне, известно, что у Ахматовой была черно-белая фотография этой мозаики, но видела ли она ее в "натуре", и как произошла эта встреча "оригинала" с "портретом", нам пока узнать так и не удалось.

    ...Пребыванию Ахматовой в Англии европейские газеты уделяли большое внимание. Еще задолго до ее приезда, как только стало известно о присуждении ей почетного звания, газета "Гардиан" сообщила об этом решении Совета Оксфордского университета и на первой же полосе напечатала "Реквием". Вскоре после этого "Гардиан" поместила на своих страницах и некоторые наиболее характерные письма своих читателей. Один из них, приветствуя публикацию поэмы, выражал надежду на то, что когда-нибудь и такая газета, как "Правда", признает произведение, способное выдержать сравнение с лучшими образцами русской литературы"20.

    Сходную мысль выразил и другой читатель "Гардиан": "...Все будут рады узнать, что эта пророчица стала, наконец, почитаема на своей Родине так же, как и в Западной Германии и Англии. Ее борьба была, безусловно, достойной борьбой, подтверждающей, что пассивность и молчаливое согласие - малодушно"21.

    Несколько по-иному были расставлены акценты в письме еще одного читателя:

    "Сэр!
    Правильно, что нас заставили вспомнить зло, совершенное в России в сталинское правление, и Анна Ахматова в своем "Реквиеме" блестяще продемонстрировала, как поэзия вытекает из ее немыслимо болезненного опыта. Но так же справедливо и то, что мы никогда не должны забывать предвидения, мастерства и стойкости, благодаря которым русские под руководством коммунистов свергли самодержавие, вывели свою страну из Мировой войны, и затем построили и защитили первое социалистическое общество в мире.

Искренне ваш, Дэвид Крэг. Ланкастер."22

    Многие английские газеты поместили сообщения о церемонии в Оксфорде и дали фотографии Ахматовой в пурпурной с серыми рукавами докторской мантии. (Правда, она не была "горностаевой", как когда-то предрекал ее друг, но была достаточно необычна и эффектна). 6 июня "Санди Таймс" извинилась перед читателями за то, что неверно информировала их, - будто бы Ахматова приехала в страну по частному приглашению Исайи Берлина, в то время как она является официальным гостем Британского Совета.

    Интересным и важным для Ахматовой было посещение примечательных мест, связанных с Шекспиром, гению которого она поклонялась, и произведения которого так высоко ставила, что они были для нее, по ее полушутливому признанию, главным стимулом для изучения английского языка.

    11 июня 1965 г. одна из ведущих английских газет "Таймс" дала подробный пересказ беседы корреспондентки "Монитор" с Анной Ахматовой под двумя заголовками. Первый, крупными буквами: "Русская поэтесса тронута международным признанием" и второй: "Воспоминания отверженного в сталинскую эпоху":

 

    "Видите ли, Ленинград живет во мне". Госпожа Анна Ахматова коснулась груди унизанным кольцами пальцем, отвергнув вопрос о современных кварталах бывшей русской столицы. Этот короткий повелительный жест седовласой русской поэтессы, чья прямая поза противоречит ее крупному телосложению и 76 годам, отражает ее отношение к поэзии.

    Это для нее что-то настолько интимное, спокойное, требующее такого же близкого контакта между поэтом и его аудиторией, какой у нее был с ее великим городом, в котором она оставалась даже тогда, когда многие другие его покинули, и разделяла его самые трагические часы, как делила с ним радость. Она слишком близка ему, чтобы восхищаться эффектными новшествами.

    ...Она заметила, что некоторые модные поэты шокируют ее своим стремлением быть концертными исполнителями. Их огромный успех часто имеет мало общего с литературой.

    Театральный, почти эстрадный успех некоторых современных поэтов перед большими аудиториями нельзя сравнивать с теми встречами с читателями, какие были у Блока и Маяковского.

    - Это вовсе не наскоки на молодых поэтов, - поспешила она добавить. Просто это другой, более театральный жанр. Россия, как она думает, пережила три волны всеобщего интереса к поэзии. Первый - это предреволюционный период символизма, а второй был во время войны. В первый период, как и сейчас, в Санкт-Петербурге были свои "поэтические концерты". В 1917 г. Игорь Северянин имел успех, подобный тому, какой снискали некоторые современные декламаторы. Весь город был заклеен объявлениями о его чтениях. Но это были просто концерты. Блок стал всемирной фигурой, в то время как Северянин был эфемерен.

    Пока я говорила с госпожой Ахматовой, ей принесли два письма с поздравлениями с присуждением докторской степени в Оксфорде. Она была заметно взволнована, когда передавала эти письма мне. Одно было из Швейцарии, другое из Парижа. За 18 лет ни одно ее стихотворение не было напечатано в России, хотя она не переставала писать, а вот теперь ока получала письма от читателей с разным общественным положением - от рыбаков Северного моря и даже от заключенных.

    ...Мысленно возвращаясь к годам террора, который, как она подчеркнула, закончился со смертью Сталина, поэтесса добавляет, что не было ни объяснения, ни логического обоснования тем ужасам, ни какого-то осмысленного выбора жертв. "В этом было своеобразие времени", - добавляет она с грустным сарказмом. Однажды у нее были одновременно изъяты продуктовые карточки и прекратились продуктовые посылки. А в другое время Сталин лично распорядился вывезти ее самолетом из Ленинграда во время блокады, и когда она почти умирала от тифа в Ташкенте, от него пришел по телефону приказ: "Ахматова должна быть вылечена".

    Госпожа Ахматова подробно рассказывает о "послесталинском поколении" - о том, что ока не перестает удивляться возрождению нации, которая была так жестоко попрана. И снова вокруг нее в России появились молодые люди, которые не знали страха.

    ...Перед моим уходом она прочла мне свои стихи о Ленинграде:

 

Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих...>

    В некоторых мемуарах, да и в статьях западных журналистов встречаются утверждения о том, что пребывание в Англии было слишком тяжелым испытанием для здоровья Ахматовой. Нам кажется, что тяготы этого путешествия не стоит преувеличивать. Во всяком случае ближайшие недели по возвращении Ахматова чувствовала себя настолько хорошо, что у нее возникла мысль и о поездке во Францию осенью этого же года. Об этом, так и не реализованном, и теперь уже всеми забытом ее намерении напомнило нам обнаруженное недавно в архиве Иностранной комиссии Союза писателей СССР ее письмо, адресованное одному из ответственных работников этой комиссии (по-видимому. И.Ф. Огородниковой).

    "Уважаемая Ирина Федоровна!
    Зимой этого года я получила приглашение от Ж. Руссело, президента Синдиката издателей, быть гостьей Франции. Этим приглашением я согласна воспользоваться осенью. Прошу Вашего разрешения в качестве сопровождающей оформить Ирину Николаевну Пунину.

А. Ахматова"

    О том, почему эта поездка не состоялась, рассказывает нам второе письмо того же архива:

    "Дорогие друзья!
    В последние дни состояние моего здоровья настолько ухудшилось, что о поездке в Париж в ближайшее время не может быть и речи.
    Мне очень жаль, что я принесла Вам столько хлопот в связи с предполагаемым отъездом.
    Желаю Вам всего наилучшего, еще раз прошу прощения.

Анна Ахматова
9 ноября 1965 г.
Москва".23

    Если в 1965 г, английские, да и другие европейские газеты об Ахматовой писали с уважением, но больше акцентируя политические аспекты ее стихов и биографии24, то со временем, особенно после того, как на английском языке в 70-х годах был издан том ее стихотворений и вышла большая книга Аманды Хейт, посвященная ее творчеству, Ахматову в английской прессе стали характеризовать как тонкого психолога, мастера исторической поэзии и называть "величайшим поэтом нашего столетия".

    Как о значительнейшем событии в культурной жизни страны писала "Таймс"25 о премьере оратории "Реквием", написанной известным композитором Д. Тэвнером на стихи Анны Ахматовой и исполненной Симфоническим оркестром Би-би-си в зале Голденс Грин, под управлением Геннадия Рождественского (солисты Филис Брин-Джалсон и Джон Ширли Квирк). Сам же композитор так сказал об этих стихах Ахматовой: "Это воззвание ко всему человечеству и самый замечательный источник вдохновения".

    Впрочем, до самого последнего времени поэзия Ахматовой все еще не стала популярной среди широкого европейского читател", и причиной этому является, как нам кажется, прежде всего то, что пока еще мало создано переводов того высочайшего уровня, который требуется для переложения, на первый взгляд, таких простых, а в сущности таких сложных, многосоставных по смыслу, оттенкам, перекличкам, связям с контекстом всей мировой культуры произведений Ахматовой.

    Определенной вехой на этом трудном пути явился сборник "Путем всея земли", содержащий более ста переводов стихотворений Ахматовой, выполненных Д.М. Томасом. Впрочем, хотя один из рецензентов этой книги и считает, что их качество выше, чем в любом другом англоязычном издании, он тут же приводит ряд примеров, говорящих о том, сколь ощутимые потери несут стихи Ахматовой и в этой книге26.

    Особая сложность в процессе перевода, несомненно, возникает при попытке передать интонации ахматовской фразы. Одной из героических, хотя, может быть, и не очень успешных попыток сломать барьеры, препятствующие пониманию поэзии Ахматовой широкой английской публикой, была несколько необычная концертная программа, составленная Джоном Драмондом и представленная летом 1981 г. на Эдинбургском фестивале в Зале Святой Сесилии. Судя по статье автора этой композиции, он включил в нее не только стихи, но и фрагменты мемуаров современников, биографические и документальные данные27.

    Тенденция (на наш взгляд, вполне правомерная) говорить не только о стихах Ахматовой как о величайшем достижении мировой литературы, но и о ней самой как о великом человеке, явно проступает в статьях последних лет, в таких, например, как рецензия на книгу Аманды Хейт, напечатанная в "Таймс" в октябре 1976 г. под названием "Героиня нашего времени". Впрочем, нетрудно предсказать, что победное, уже неостановимое шествие стихов Ахматовой на ее родине вскоре распространится и на многие страны мира.

    Анна Ахматова - поэт вечных человеческих тем и ценностей: любви, разлуки, верности, измены, смерти, бессмертия, природы и Божества.